Восстать из Холодных Углей
Шрифт:
Лоран сжимает его чуть крепче, и мужчина хнычет от боли в плече.
— Расскажи нам о себе, Шен.
— У меня есть семья! — Шен выпаливает эти слова так, словно они могут его защитить. Никто не хочет убивать семейного человека. Никто не хочет, чтобы дети остались сиротами, а жена — вдовой. Джозеф просит Лорана отпустить этого человека. Освободить его и дать возможность вернуться к своей семье.
— Что это? — спрашивает Джозеф. Он слышит панику в собственном голосе.
Железный легион удерживает взгляд Джозефа собственным ясным взглядом. И затем его рука начинает светиться: сначала мягкий белый свет, который сменяется ослепительным сиянием. Шен оседает, его ноги подкашиваются, и дрожь прекращается. Только железная хватка Лорана Оррана удерживает мужчину в вертикальном положении,
Лоран Орран вытирает руку о халат, отчего серый цвет становится немного темнее, затем возвращается к своему столу и продолжает растирать ингредиенты в ступке.
— Вы знаете, что я сделал, Йенхельм?
— Это была биомантия, — говорит Джозеф. Он знает, что это правда. Каким-то образом он это знает. Но это не похоже ни на что, что он когда-либо видел раньше. Это извращение, ужасное искажение силы, которая предназначена для исцеления, а не для причинения вреда. — Вы использовали ее, чтобы брать, а не отдавать. Как?
Железный легион кивает, улыбка растягивает его морщинистые щеки.
— У меня сотни заключенных, таких же, как Шен. Вы видели только малую часть моей лаборатории. Внизу у меня есть подземелья, которые полны. Они невиновны. Это не преступники. Никто из них не заслуживает смерти. Но они умрут. Каждый раз, когда вы не будете меня слушаться, я буду убивать одного из них. Если вы снова попытаетесь меня убить, я убью десятерых. Их жизни ничего не значат в моем грандиозном замысле. Мир разрушен, Йенхельм, и, если мне придется убить половину людей, чтобы все исправить, пусть будет так.
— Ты гребаный монстр! — шепчет Джозеф. Он не может произнести это громче, слова с трудом вырываются из-за охватившего его ужаса. Он не может отвести глаз от скрюченного тела Шена. Его семья больше никогда его не увидит, они даже не узнают, жив ли он или мертв.
— Никчемное прозвище. Я тот, кто нужен миру. — Лоран протягивает ему ступку. — Выпейте это.
— Что это? — спрашивает Джозеф тихим голосом. В углублении миски остается густая серая паста, которая пахнет болотной водой.
— А это имеет значение? Вы выпьете это, хотите вы того или нет.
Джозеф хватает ступку и подносит ее к губам. Он не хочет пить. Он уверен, что ничего хорошего из этого не выйдет, но он не может нести ответственность за еще одну невинную смерть. Он не позволит Железному легиону убить кого-либо еще, чтобы принудить его. От запаха его тошнит, а вкус отвратительный, но он проглатывает содержимое ступки. Дискомфорт стоит жизни, которую он спасает, подчинившись. Когда он заканчивает, на него накатывает волна головокружения и что-то отнимает. Он не совсем уверен, что именно у него отняли, но тело у его ног, кажется, больше не имеет значения. Он даже не может вспомнить, почему его это когда-то волновало.
— Вот так. — Железный легион улыбается своей отеческой улыбкой. — Это сделает вас более податливым. Сладкую тишину не очень-то просто сделать и ингредиенты достаточно дороги, но оно того стоит. Моя угроза применения насилия к другим может удержать вас от попыток сбежать или причинить мне еще больший вред, но я чувствую, что вы будете противиться тому, чему я хочу вас научить.
Джозеф чувствует, как его качает, как мир мягко покачивается. «Ч-ч-ч-т-о?» Слова выходят медленными, тягучими. Он с трудом выговаривает их, пытаясь вспомнить, как говорить. Это не имеет значения. Почему это вообще имело значение? Гораздо проще просто расслабиться в тумане.
Железный легион снова улыбается.
— Мне нужно, чтобы вы научились это делать. — Он указывает на тело. Когда-то у трупа было имя. Какое? Это не имеет значения. Это никогда не имело значения. — Мне нужно, чтобы вы точно поняли, сколько стоит жизнь.
Испытания Джозефа были далеки от завершения. Пока я пыталась превратить себя в монстра, он стал им против своей воли.
Глава 11
Спустя
Однажды я проснулась от сильного грохота, как будто гора снова затряслась, и на мгновение мне показалось, что Железо уцелел. Я подумала, что Аспект был достаточно зол, чтобы расколоть гору на части. Но это был Аэролис. Огромный амфитеатр обрушился сам на себя, камни, известковый раствор и песок разлетелись на части. Из обломков выросла башня. Я говорю выросла, потому что у меня нет другого способа описать это. Тем из нас, кто останавливался посмотреть, казалось, что башня строится сама по себе, кирпичик за кирпичиком, уровень за уровнем. Близлежащие здания также были разобраны, независимо от того, были ли в них жильцы. Башня стала такой высокой, что мне приходилось запрокидывать голову, чтобы наблюдать за дальнейшим ростом. Это было грандиозное сооружение, в этом не было сомнений. Стены толщиной с Хардта, на обход их ушел бы целый час. Все это сделало сооружение очень прочным. Самая вершина До'шана. Как только земля перестала дрожать, мы поняли, что она наконец построена. Мы стояли молча, в некотором благоговении. Трудно не удивиться такому монолитному сооружению, возведенному всего за одно утро.
Тогда мы решили, что на этом Аэролис закончил. Великолепная башня, без сомнения, но все же всего лишь башня. Шпиль, возвышающийся в центре города, дворец для существа, считавшего себя богом. Ранд и Джинны не так уж сильно отличаются друг от друга. Однако на самой вершине шпиля из скалы выросли четыре рога, загибавшиеся внутрь от краев башни и сходившиеся в одной точке. В этой точке расцвел свет, становясь все ярче и ярче. Сссеракис съежился внутри меня. Ужас привык к дневному свету нашего мира и нашел во мне более чем достаточно темных уголков, чтобы спрятаться. Но свет, исходивший от вершины шпиля, был чем-то иным. Таким ярким, что на него было больно смотреть. Мне пришлось прикрыть глаза от его яркого света, и даже тогда я почувствовала, что этот свет падает на меня, и только на меня, выжигая тьму. А потом он исчез. Свет переместился. Точнее, я полагаю, он повернулся. Подобно маяку, сияющему по всему периметру, свет на вершине До'шана вращается. Конечно, это еще не все, что он делает. На вершине башни Аэролис создал оружие, не похожее ни на что, что когда-либо видел мир.
Дикие кишмя кишели. Можно было бы подумать, что такая радикальная перестройка их дома вызовет страх, но это было не так. Они поклонялись Аэролису как богу и вложили в него всю веру, которой требует такое положение. Они не боялись того, что их бог сотворил с их городом, потому что доверяли ему. Я хотела бы сказать, что именно их простодушие позволяло им верить, но даже самые умные из нас подвержены влиянию веры. Я верю. Ни в Ранд, ни в Джиннов, ни даже в ту штуку, которая наблюдает за нами сквозь разорванное небо в полазийской пустыне. Я верю в себя. Возможно, это делает меня тщеславной. Да будет так. Даже если бы весь мир ополчится против меня, я буду верить в себя и продолжать бороться. Это не значит, что мой разум и мнение нельзя изменить, но я не буду слепо следовать за массами. Люди могут ошибаться. Убеждения всего мира могут быть ошибочными. Общепринятые факты могут быть ошибочными. Этому меня научил Вейнфолд. И Джинн это доказал. Или, может быть, это сделала я. То, что Джинны были мертвы, было общепризнанным фактом. По крайней мере, до тех пор, пока я не освободила До'шан. Также было общепризнанным фактом, что Ранд и Джинны были богами. Это, черт возьми, не так. Я знаю, что такое Ранд и Джинны, кто они на самом деле. Я знаю, откуда они взялись и почему.