Восстать из Холодных Углей
Шрифт:
Прена хмыкнула, и оскалилась.
— Я знаю, — продолжил мужчина. — Но Лоран — мой союзник, и я уважаю его просьбы, когда могу. Но потом ты вернулась в Террелан и напала на моих солдат. Боюсь, что защита Лорана на этом кончилась. Но я очень рад, что ты вернулась. Я уже давно хотел пригласить тебя сюда.
Я с трудом соображала, и только тут до меня дошло, с кем я разговариваю. Что ж, на этом беседа закончилась. У меня едва хватило сил подняться на колени и замахнуться каменным кулаком на терреланского императора. Я знала, что это его не убьет. Наконец-то я оказалась лицом к лицу с человеком, которого давным-давно поклялся увидеть мертвым, и все же я была в его власти. Я не могла его убить, но если бы я только могла
Чей-то ботинок ударил меня по лицу, и я растянулась на полу своей камеры, во рту у меня была кровь, на лице гримаса смертельной боли в сочетании с непрекращающейся болью в груди. Прена ждала, когда я начну действовать, ждала возможности поставить меня на место.
Стыдно признаться, но я была в полном изнеможении. Я свернулась калачиком и застонала от боли, не в силах увернуться от двух следующих ударов, которыми Прена меня наградила. Единственное утешение, которое я смогла извлечь из этих побоев — ей тоже было больно. Какой бы урон Железный легион не нанес Прене на До'шане, она осталась хромой и у нее ослабла левая нога. Маленькие победы. Важно относиться благосклонно даже к самым маленьким победам, когда находишься в том положении, в котором была я. Ко всему, за что ты можешь уцепиться, чтобы продолжать жить. Чтобы не дать страданию и отчаянию тебя раздавить.
— Достаточно, — сказал император Арас Террелан повелительным голосом. Прена без колебаний подчинилась и отступила на шаг, уверенная, что я больше не доставлю неприятностей, что я меня нет ни малейшей возможности сопротивления. Она была права. У меня не осталось сил сопротивляться, не было сил ни на что, кроме как, скуля, забиться в угол своей камеры. Но там был свет, а там, где был свет, была тень.
— Помоги мне, — прошептала я, хотя мне и не нужно было этого говорить. Сссеракис не ответил. Я почти не ощущала ужаса внутри, только ледяную пустоту в животе. Он покинул меня. Когда я больше всего в этом нуждалась, Сссеракис бросил меня на растерзание врагам.
— Уже молишь о пощаде? — усмехнулся император. — Я надеялся, что ты окажешь больше сопротивления. — Он потер руки, глядя на меня голодными глазами.
— Я хочу кое-чем поделиться с тобой, Эскара. — Император Террелана сделал шаг вперед и присел передо мной на корточки. Прена напряглась, мужчина был на расстоянии удара, но я не могла даже собраться с силами, чтобы наброситься на него. Моя левая рука была вытянута передо мной, и я почти видела, как каменные пальцы сжимаются в бессильный кулак. — Ты никогда не выйдешь отсюда. Заключенные никогда не покидают мои Красные камеры. Но ты можешь выбрать легкий путь в любое время, когда захочешь. — Он взглянул на петлю, висящую над нами. — Я надеюсь, что ты не будешь торопиться, но в конце концов ты выберешь веревку. Некоторые люди сдаются в первый же день, предпочитая избавить себя от боли. Другие переживают первый день, а затем понимают, что за ним обязательно последует что-то похуже. Мне говорили, даже петля начинает выглядеть весьма привлекательно. Иногда к нам сюда попадают по-настоящему редкие личности. — Мужчина прикусил губу и улыбнулся. — Они мои любимые, те, кто сопротивляется. Есть что-то... особенное в том, чтобы быть тем, кто гасит пламя их сопротивления.
Я взглянула на Прену. Она выглядела смущенной и ежилась, как будто слова императора вызывали у нее беспокойство. Когда я снова посмотрела на императора, его глаза сияли в темноте.
— Я знаю, кто я, — продолжил император. — И я знаю, что это должно быть ниже моего достоинства. Управление империей сопряжено с огромным количеством трудностей. Ответственность непосильна. Я был императором тридцать четыре года. Я сражался и выиграл две войны. Я жертвовал
— Я верю, что в тебе есть этот огонь. Я вижу это по твоим глазам, по тому, как они вспыхивают, словно молния, заключенная в бутылке, и темнота между этими вспышками еще более поразительна. Ты будешь сопротивляться. Ты будешь бороться. — Он протянул руку и погладил меня по щеке. Я попыталась отпрянуть от него, но ударилась головой о стену, и перед глазами заплясали яркие пятна. — Но однажды я испытаю это горько-сладкое удовольствие, увидев, как ты раскачиваешься на веревке, багровая, раздутая и сломленная. — Император прерывисто вздохнул, и его веки затрепетали. — Пожалуйста, продержись так долго, как сможешь. Пожалуйста.
Я бросилась вперед, щелкнув зубами, в попытке откусить палец или два, но император оказался проворнее, чем я ожидала, и отдернул руку. Он не ударил меня и даже не приказал Прене сделать это за него. Физическая жестокость была не в характере этого человека. Он знал, что от нее есть польза, и прибегал к ней, когда это было необходимо, но его пытки выходили далеко за рамки простого избиения. Улыбнувшись, император непринужденно встал и направился обратно к двери.
— Тогда до завтра. О, это предвкушение первого крика. Ритм и высота, безнадежность, которую ты осознаешь... — Его голос затих, когда он двинулся прочь по коридору.
Прена осталась, глядя на меня сверху вниз с выражением то ли жалости, то ли отвращения. А может, и того, и другого сразу. Я заметила и еще кое-что — нерешительность. Мне потребовалось огромное усилие, чтобы разогнуться, и еще больше, чтобы подняться на колени, используя свою каменную руку как костыль, чтобы удержаться в вертикальном положении. Я хотела подняться на ноги и посмотреть ей в лицо, но это было выше моих сил.
— Воспользуйся веревкой, — сказала Прена, когда стало ясно, что я и близко не могу встать на ноги. С этими словами она повернулась и вышла за дверь, захлопнув ее и снова заперев меня в почти полной темноте.
Я посмотрела на веревку, толстые жгуты которой выделялись в скудном свете, проникавшем из-за двери. Это была единственная освещенная вещь в моей камере, сияющая, манящая, как маяк. Я бы солгала, если бы сказала, что зов пустоты тогда еще не дал о себе знать. Подарок Лесрей Алдерсон из того давнего времени, из другой, гораздо более счастливой жизни, которая, казалось, никак не могла принадлежать мне. До того, как академия превратила меня в оружие, и до того, как война превратила меня в убийцу. До того, как Яма превратила меня в пленницу, а Джозеф заставил выбирать между моим лучшим другом и свободой. До того, как Ранд и Джинны превратили меня в пешку в войне, в которой ни одна из сторон не могла победить. До того, как Кенто превратила меня в мать, а Сильва научила любить и предавать.
В моей камере было нечем заняться, кроме как размышлять о своем прошлом, о решениях и ошибках, которые я совершила. О друзьях, которых я завела и с которыми поссорилась. О людях, которых я любила, и о том, куда привело их мое руководство, и что оно из них сделало. Хардт сидел в одной тюрьме со мной, я была в этом уверена. Он был здесь, в Красных камерах, ожидая пыток, как и я. Я представила, как он смотрит на веревку. Сколько времени потребуется, прежде чем Хардт сдастся? Как долго он сможет продержаться? Я готова была поспорить, что он продержится дольше, чем я.