Vox Humana: Собрание стихотворений
Шрифт:
Работа в Интуристе и ВОКС’е требовала от гида большого напряжения физических и интеллектуальных сил («Я очень весел, но слаб <так!> страшно, между экскурсиями приходится лежать и спать немножко и вообще хорошо бы отдохнуть», – писала Аверьянова мужу 25 июля 1934 г. [119] ). Организация была строго регламентированной, подотчетной спецслужбам: незапланированный показ «объекта», неосторожное слово, сказанное в присутствии иностранных гостей, или донос ревнивого коллеги грозили переводчику увольнением, со всеми вытекающими для того времени последствиями. В практике были обязательные отчеты гида о пребывании иностранных делегаций и туристов в Советском Союзе, стенограммы бесед с ними и т.п. материалы, предназначенные для органов безопасности, исходящие под грифом «Совершенно секретно» или «Не подлежит оглашению». Отчеты переводчиков, как правило, рецензировались руководством и затем направлялись в НКВД. Такие «реляции» регулярно приходилось писать и Аверьяновой [120] . Вот, например, одна из них (1935):
119
РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 105. Л. 40-41.
120
См.: ЦГАЛИ СПб. Ф. 4 (Ленинградского представительства BOKCа). Оп. 1. Д. 10 (Отчеты о пребывании иностранных делегации и туристов в Советском Союзе, стенограммы бесед с ними и другие материалы. 18
Отчет переводчицы Л.И. Аверьяновой по обслуживанию японца Камеяма <так!> и формуляр № 3641 на него с программой пребывания в Ленинграде – на имя Зам. председателя Вокса Николая Николаевича Кулябко.
КУМИЯМА – японский киноартист [121] , в Ленинграде пробыл 3 и 4 апреля, после чего выбыл в Москву. Вследствие ведения экскурсии 3/IV (Детское Село) на японском языке, беседа шла по линии экскурсионного материала, причем Камияма выразил интерес как к до , так и к после революционной истории СССР. Он также интересовался семейным положением переводчика и методом самостоятельного овладения переводчиком японского языка. Кумияма поэт, владеющий всеми формами японской поэзии, кроме того, он является автором книги на японском языке, касающейся его работы в Голливуде в качестве кино актера. Уровень своей кино работы он отметил, сообщив, что в Голливуде исполнял роль китайского принца в фильме «Багдадский Вор», играл он постоянно с выдающимися кино актерами Америки, например, Фербенксом [122] и др., о чем свидетельствует фотоматериал его книги.
121
Приводим сведения из Википедии: Соджин Камияма (1884—1954) японский киноактер, сыграл 69 ролей в кино за период с 1917 по 1954 гг., среди них: Patria (1917), The Thief of Bagdad (1924), The White Desert (1925), Soft Shoes (1925), Proud Flesh (1925), The Sea Beast (1926) (silent adaptation of Moby Dick), The Road to Mandalay (1926), The Honorable Mr. Buggs (1927), The Chinese Parrot (1927), The Man Without a Face (1928). The Rescue (1929), Madame X (1929), The Unholy Night (1929), The Show of Shows (1929) и др.
122
Дуглас Фэрбенкс (старший) (англ. Douglas Fairbanks Sr., 23 мая 1883-12 декабря 1939) - американский актёр, одна из крупнейших звёзд эпохи немого кино.
Интерес его к искусству СССР в Ленинграде проявился слабо, так как, имея возможность выбрать театральное зрелище, он единственный свой свободный вечер провел по собственному желанию в Китайском театре Мей ЛАНЬ Фана [123] .
Переводчица ВОКСа Л. Аверьянова / подпись [124]
Персональные отчеты Аверьяновой за годы работы в ВОКС'е (1930-1936?) свидетельствуют о том, что она была весьма осторожна в своих оценках, старалась, сколько это было возможно в тисках номенклатуры, давать сдержанные характеристики зарубежным гостям, на коллег не доносила, в конфликтных ситуациях держала нейтралитет.
123
Пекинский театр Мэй Лань-фана, гастролировавший в СССР в 1935 г. Мэй Ланьфан (1894—1961) — китайский артист, исполнитель ролей женского амплуа «дань» в Пекинской опере; известен как один из Четырех великих дань золотой эры Пекинской оперы.
124
ЦГАЛИ СПб. Ф. 4 (Ленинградского представительства ВОКСа) Оп. 1. Д. 10. Л. 3-4: Отчет переводчицы Л.И. Аверьяновой по обслуживанию японца Камеяма.
Вплоть до конца 1936 г. органы, по-видимому, ее не трогали; осложнения могли начаться в период «разгрома» зиновьевско-троцкистского блока. Имевшая более дружеские отношения, чем дозволялось протоколом ВОКС'а, с главой английской Благотворительной Миссии леди М. Пэйджет, Аверьянова, как можно предположить, оказалась под пристальным наблюдением НКВД.
Леди Мюриэль Эвелин Вернон Пэйджет (Lady Muriel Evelyn Vernon Paget; 1876-1938) была личностью выдающейся, ей принадлежит ведущая роль в развитии благотворительных организаций, занимающихся гуманитарной и медицинской помощью в Англии, Восточной и Центральной Европе. За свою подвижническую деятельность она была удостоена ордена Британской империи (1918) и Рыцарского ордена (1938), особых наград правительств Бельгии, Чехословакии, Японии, Эстонии, Латвии, Литвы и Императорской России [125] . В марте 1938 г. обвиненный в измене бывший посол СССР в Великобритании Христиан Георгиевич Раковский (1873-1941, расстрелян) заявил на суде, что он впервые начал шпионаж в пользу Великобритании в 1924 г. и затем возобновил шпионскую деятельность в 1934 г. по просьбе леди М. Пэйджет. Признанный причастным к троцкистской оппозиции, в 1927 г. он был исключен из партии и вплоть до 1934 г. находился в ссылке; в 1935 Раковского простили, восстановили в партии, он занял место председателя Советского общества Красного Креста (новая должность, вероятно, придавала его «признанию» большую убедительность). В 1938 г. Миссия в Ленинграде была закрыта, леди Пэйджет выслана из страны на родину по обвинению в шпионаже. По поводу поведения Раковского на суде высказывались мнения, что он намеренно компрометировал процесс показаниями, ложность которых для Европы очевидна (несмотря на это, У. Черчиллю пришлось выступить в Парламенте в защиту «обвиняемой»). Леди М. Пэйджет не перенесла удара, по возвращению в Англию заболела и в тот же год умерла.
125
В 1915 г. леди М. Пэйджет создала в Петрограде англо-русский госпиталь для лечения раненых солдат, который работал во дворце Белосельских-Белозерских (принадлежал великому князю Дмитрию). Госпиталь был открыт на средства Императрицы Александры Федоровны и пожертвования из Великобритании; в 1918 г. медицинский персонал госпиталя был эвакуирован из России; в последующие годы леди М. Пэйджет занималась организацией гуманитарной помощи на Украине, в Чехословакии, странах Прибалтики. В 1930 г., вскоре после возобновления дипломатических отношений между Великобританией и СССР (разорваны в мае 1927 г.), приехала в Ленинград с целью оказания помощи перемещенным британским подданным в СССР.
Раковский был арестован повторно в январе 1936 г., в том же году Аверьянову отстранили от работы в Интуристе и ВОКСе. Формальным поводом для увольнения, по нашим предположениям, могло послужить скандальное дело американской корреспондентки Эрнестины Эванс, находившейся под покровительством английской Благотворительной Миссии. По просьбе леди М. Пэйджет Аверьянова, которую та предпочитала другим переводчикам ВОКС’а, была приглашена гидом к Эванс в период ее пребывания в Ленинграде [126] .
126
См. Приложение 2.
Никакими
В переписке, пришедшейся на самый разгар сталинских репрессий, более всего поражает игровая стихия детства (в том числе подчеркнутый орфографический инфантилизм). Люди в этих письмах, по вполне понятным соображениям, почти не упоминаются (за редчайшим исключением), зато сообщаются бесчисленные подробности о жизни котов и кошек, собак, голубей и прочих птиц. Подлинные хозяева эпистолярного пространства Аверьяновой и Корсуна – бухарский кот, впадающий в спячку ежик Фомка, нуждающаяся в новой клетке белка Манефа, спаниель Чесма, собака Топка, рыжий кот Гришка и кот Пушок, кошки Долька и Апельсинка и т.д. Аверьянова сообщает Корсуну о том, что «Пума, Пышка и маленькая Гризи больны кошачьей чумой», о выведении у животных блох, или просит: «Привези мне с Кавказа летучую мышь за пазухой» и т. п. Она подписывает свои послания: Лис, Лиська, Лисица, «Твой старый приятель и греховодник Лис Аверьянов»; называет А. Корсуна: Сибакин, Котище; характерное начало письма: «Дорогой Андрей, привет от всех зверей», окончание: «Целую тебя в мордочку и лапки, поцелуй за меня своих», в адресе отправления письма: «Село Хвостоножкино, Псковской губ., Почтовое Отделение Кошкособачье» [128] .
127
Сохранилось 76 писем Л. Аверьяновой к А. Корсуну за 1937-1941 гг. и три его письма к ней (1936 г. и недатированное): РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 106-108.
128
РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 107. Л. 56 (письмо от 27 июля 1940 г.).
Письма Корсуна по своему духу вполне отвечали аверьяновским, например, 3 сентября 1936 г. он писал ей (здесь и далее цитирую с учетом орфографических особенностей оригинала):
«Милый Онегин, животом страдающий! Как он, живот то есть? Прошел? Не налегайте на колбасу. Ох, чует мое сердце (или соотв<етствующий> орган [129] ), что Вы опять черт знает как питаетесь и вся Ваша полнота пойдет насмарку. Особенно если всякие Мольеры <покупка книги. – М.П.> перегружают бюджет. Не глупи, крыса, я с тобой возиться больше не хочу. И не буду тебе ни отцом, ни матерью. Имей это ф виду. Видьмедица шлет тебе привет и поклон, Вам и внучатам. Стареет, но бодрая еще.
129
Каламбур: в 1920-е гг. Л. Аверьянова училась в консерватории по классу органа.
Я познакомился с премилой чилипахой, ростом она с твою ладонь, а важности необычайной. Очень приглашал ее поступить к тебе в черепахи, но она отказалась. Говорит, что не хочет расставаться с хозяевами. Очень жаль. Она смисная. <…> А ты свиненок, что не досидел на грибах, сколько тебе полагалось. Привезу одну книжку, покажу тебе, с тебя довольно будет. М<ожет> б<ыть>, и подарю, а м<ожет> б<ыть>, и нет. Это как ты мне понравишься.
Про «суксуальность» это очень здорово. А где все это происходило? Обо мне Вам спрашивать не пристало. Это не в Вашем департаменте, душенька. Ну и цыц… Я неумоляем, как видите. А Вы смисная коска. Нет, только не худей! Останься этаким бель-фамом, пожалуйста. Очень просю! Примерно вот по этой схеме. < Далее в тексте следует рисунок, на котором изображена женская фигура с чрезмерно пышными формами. – М.П.> Такой ты была 1 1/2 месяца назад. Такой и останься. Это кисиво! Мои шлют тебе привет. Э муа з’оси [130] .
130
Э муа з’оси – калька с французского: et moi aussi – и я тоже.
Будь здорова, благополучна, спокойна. И накопи сил и спокойствия для того, чтобы встречаться со мной (ежели доведется) мирно и благодушно. Как полагается зверятам, чтобы у меня мозги не переворачивались от твоих нелепостей. Будь добр, сибакин мой милый, не помышляй токмо о радостях своих, подумай и о пользительностях. Береги себя всячески, а не как до сих пор было: лежанием в постели только. (Каламбурить не буду. И Вам не советую). Будь смисной киской. <…> Есть у тебя “Тристан и Изольда”? [131] Сыграй оную мне. Сыграешь?» [132]
131
Вероятно, имеется в виду опера Р. Вагнера «Тристан и Изольда» (1865). Аверьянова не переставала музицировать и давать уроки игры на фортепьяно; в письме Корсуну от 24 июня 1939 г. она иронизировала по поводу своих занятий: «Я опять стал играть, и весьма охотно тренькаю этюды Клементи, на манер той смотрительской али полицмейстерской жены в “Воскресении” Толстого» (РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 107. Л. 24).
132
РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 108. Л. 1-3.
Конкретных фактов, пригодных для биографического очерка, в переписке совсем немного, но, вероятно, тем они ценнее. Лейтмотивом в письмах Аверьяновой проходит тема нездоровья (она часто жалуется на боли в области печени, живота и головы — следствие арестов?) и безденежья: «По-моему, Тебе пора взять меня, Лису, на годик на свое иждивение, чтобы я хоть отдохнула и забыла, как волноваться из-за служебных дел. Что ты скажешь?» (7 августа 1938) [133] ;«…наш Институт окончательно ликвидирован [134] , и остался я со своим носом (орлиной формы). Однако же работа кое-где есть — осталось 4 ученицы, одна очень способная» (22 августа 1938); «Если не найду себе на зиму службы — брошу вообще преподавать и займусь чем-нибудь совсем новым, не знаю еще чем» (23 августа 1938); «я ушла из школы по собств<енному> желанию, т. е. одна из приезжих учительниц обложила меня последними словами, и я из протеста ушла <…> (21 февраля 1939); «Как отсюда я уеду? / Чем отдам я долг соседу? / Кто поможет мне в Беде? / Где же тот волшебник? Где??? – Лиська» (18 марта 1939 г. из Лыкошино Тверской области); «Сегодня я ревела только потому, что мне кое-кто грубо напомнил о моих душевных болезнях и потерянной в связи с ними работоспособности и точности – нельзя же съесть свой кекс вчера и хотеть съесть его сегодня! Самоубийством я нарочно, назло всем, не кончу» (15 августа 1939); из больницы в Луге: «Поздравь меня, у меня лопнул бюстгальтер, я стал веселый толстый Лис, мечтаю где-нибудь служить (на задних лапах), только чтоб служба была интересная (напр<имер>, сторожихой в зоопарке). Читаю еще очень туго и медленно, как я буду где-нибудь письменным переводчиком и как я сдам в “ниверситет” – прямо ума не приложу, аж страшно» (25 февраля 1940); в последнем письме: «Дорогой Андрей, не думаешь ли Ты, что Тебе пора принести Лису новых и совершенно замечательных “фантиков”?» (30 мая 1941).
133
Здесь и везде далее фрагменты писем Аверьяновой к Корсуну цит. по: РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 106-107, без указания номера листа.
134
Вероятно, речь идет об Институте истории искусств, который в 1937-1939 гг. систематически подвергался чистке кадров и реорганизации.