Vox Humana: Собрание стихотворений

Аверьянова Лидия Ивановна

Перед войной Аверьянова заочно училась на филологическом факультете университета, учеба имела формальный характер: для устройства на работу по специальности необходимо было получить документ о высшем филологическом образовании. В письме от 3 сентября 1938 г. она сообщала Корсуну, что собирается сдавать экзамены: «За какой факультет сдавать – почти решила: конечно, не за романское отделение, т.к. кроме общефилологических предметов вряд ли “ниверситет” меня чему-нибудь научит, чего я не сумею сделать лучше сама… Так что пойду я специализироваться по одному из тех 7, которые начала недавно»; 21 июня 1940 г. ему же: «Я сдала вчера теорию литература на “отлично” <…>. На экзамене мне задали один вопрос по Марксу и о литературе, но я, к счастью, догадалась, что Маркс не мог предпочитать Шиллера Шекспиру: все-таки голова у меня на плечах есть, и даже идеологические моменты я схватываю как-то сразу. Очень не глупая Лиска! Правда?»

Всё это время, лишенная постоянного заработка, Аверьянова не оставляла профессиональных занятий, умножая число изученных языков. В 1939 г. она перевела несколько стихотворений Пушкина и три сказки («Сказку о мертвой царевне», «Сказку о золотом петушке», «Сказку о Царе Салтане») на испанский язык; начала работу над переводом «Витязя в тигровой шкуре». О своих занятиях она неизменно писала Корсуну: «Справься у Дуни, не приходили ли мне из Москвы книги? С ума можно сойти: я

бы давно здесь выучилась по-грузински и уже успела бы забыть, а книг с прошлой осени всё нет, хотя деньги магазин взял… о, Расея! <…>» (27 февраля 1939г. из Тверской области); «Дай мне на праздник трешку на водку, а то скючаю: перевожу “Мертвую царевну”, а ты знаешь, до чего не люблю покойников» (28 апреля 1939); «Еду редактировать <в Москву. – М П.> своего “Пушкина” и одновременно учить редактора правилам классической и революционной испанской поэзии, в противовес его (или ее, т. к. это “она”) концепциям “буржуазно-французского Парнаса”» (24 июня 1939); «Любезный Котище, мотался я на самолету в Москву <…>. Там “Международная книга” сразу купила у меня за 5 тыс. 3 хореические сказки Пушкина, относительно перевода моего Руставели на днях будет совещание в Отделе Печати при Ц. К. партии, по предложению коей организации и был у меня куплен Пушкин, издание будет роскошное, все 3 вместе, с миниатюрами Палеха. План мой перевода Руставели был вручен редакции с пометками, и мнение редакторов склонилось к тому, что Иосиф Виссарионович читал его сам… как бы то ни было, Руставели всех интересует очень, возможно, что к концу июня заключат на него договор» (9 июня 1939); «По Руставели достала почти всё, что мне нужно для работы, только не хватает французского издания, которое обещали мне достать в Москве» (13 июня 1939); «Кржевский считает; что в моих интересах самой написать вводную статью к моему Пушкину, а он мне поможет тем, что ее просмотрит и даст почитать умные книжки» (24 июня 1939); «Редактором моим назначен испанский поэт Рафаэль Альберти [135] , кот<орый> на днях приедет в Москву, т. е. мнение одного человека, т. е. его, является решающим. Тот редактор, кот<орый> был до сих пор (женщина), правила буквально вредительски, вычеркивая, напр<имер>, в “Петушке” знаменитое Кири-ку-ку, нагло заявив, что “у Пушкина тоже нет этого”, что может дать тебе представление о непорядочности этой девки» (28 июня 1939) и т. д.

135

Рафаэль Альберти (1902-1999) – испанский поэт, коммунист.

Издание сказок Пушкина на испанском языке, вероятно, не осуществилось. Перед самой войной Аверьянова передала свои переводы «Сказки о мертвой царевне» и «Сказки о царе Салтане» М.П. Алексееву [136] . Переводы поэмы Руставели и комедии Кальдерона, над которыми она работала в 1940 г., не печатались, а возможно, и не были закончены. Не отличавшаяся здоровьем, подверженная душевному недугу, Аверьянова провела немало времени в больницах. Несомненно, болезнь усугублялась невозможностью получить постоянную работу и безденежьем. В письме от 28 апреля 1939 г. она жаловалась мужу: «Лозинский написал холосый <так!> отзыв, с которым меня всё равно никуда не примут, пока не сдохла»; 18 июня 1940 г. ему же: «Я уже начала переводить комедию Кальдерона, но Москва, заключив договор, денег еще не шлет, живу, как собака, хотя я и Лис».

136

Багно В.Е. К теме «Пушкин в Испании» (новые материалы) // Временник Пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983. С. 168.

Тема поэтического творчества в письмах Аверьяновой к Корсуну, как ни странно, возникает крайне редко, хотя писать стихи она не прекращала. Например, 31 октября 1935 г. она сообщала ему: «Дяде Джону оч<ень> понравился “Меньшиковск<ий> Дворец” и он его взял себе, в числе многих других. Он всё читает блочью <А. Блока. – М.П> лирику, мне стало обидно, и я ему подсунула свои. <.. .> Я ходил к Маршаку и он меня, Лиса, еще звал – зайти со стихами. Оксман берет лисячьи стихи в Пушк<инский> Дом на прочтение, Маршак – то же, засим М. обещал письмо к Пастернаку [137] – авось Москва хоть что-нибудь издаст»; 25 февраля 1940 г.: «Я написала плохие стихи о Кронштадте, послала в газету, но, конечно, они привыкли печатать еще худшее.. ». Лишь однажды (в письме от 16 сентября 1938 г.) она послала ему два стихотворения: «Стриж» («В косом полете, прям, отважен…») и «Сонет» («Прекрасны камни Царского Села…»), последнее заканчивается строками: «Но в Гатчине хочу я умереть».

137

Письма Самуила Яковлевича Маршака к Борису Леонидовичу Пастернаку неизвестны, возможно, они не сохранились.

Еще в начале 1920-х гг. Л. Аверьянова хотела эмигрировать. И. К. Акимов-Перец побуждал ее устроиться на дипломатическую службу в качестве переводчицы и перебраться в Латвию [138] , однако проект казался ей неосуществимым (она не владела латышским языком и считала это серьезной помехой в исполнении замысла). Впоследствии, вероятно, под сильным, хотя и непродолжительным обаянием Второй Москвы, тема отъезда и вообще отодвинулась на задний план и не беспокоила поэтессу вплоть до 1930-х гг., когда Вторая Москва обернулась для нее разграбленным Третьим Римом («В веках мертворожденный Рим!»).

138

РО ИРЛИ. Ф. 355. Ед. хр. 8. Л. 7-10 (письма И.К. Акимова-Перец к Л.И. Аверьяновой от 9 мая и 28 июля 1923 г.).

Прорыв из внутренней эмиграции на свободу Аверьяновой не удался, но стал возможным для ее стихов, причем лучших, собранных в книгах «Стихи о Петербурге. 1925-1937» и «Пряничный Солдат. Сонеты. 1937» – вместе они составили сборник «Серебряная Рака. Стихи о Петербурге». Ни в одном из известных нам писем к Корсуну Аверьянова ни разу о книге не проговорилась – ни сном, ни духом… Между тем в 1930-е гг. ею были написаны для поздних сборников несколько десятков стихотворений; частично опубликованные посмертно под псевдонимом А. Лисицкая, они составили ей за рубежом поэтическое имя.

В творческой эволюции Аверьяновой книга стихов о Петербурге, несомненно, вершинная, в ней в полной мере раскрылись ее vox humana и потенциал подлинного лирика, воспитанного на лучших образцах петербургской поэзии, сказавшего собственное и запоминающееся слово в «петербургском тексте» [139] («Что, вчерчена, стою навеки я / В больших квадратах невского гранита»).

С точки зрения «внутреннего

диалога», «Стихи о Петербурге» – ответ самой себе, автору «Второй Москвы»: «Твоим Петрографом я буду… Москвоотступник – Петроград!» (петрографом, т. е. историком, летописцем).

139

О своеобразии «петербургского текста» в поэзии начала XX в. см.: Тименчик Р.Д. «Поэтика Санкт-Петербурга» эпохи символизма/постсимволизма // Семиотика города и городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII. Тарту, 1984. С. 117-124; в поэзии русской эмиграции первой и второй волны: Тименчик Р., Хазан В. «На земле была одна столица» // Петербург в поэзии русской эмиграции / Вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. Романа Тименчика и Владимира Хазана. СПб., 2006 (Новая библиотека поэта. Большая серия). С. 5-57.

При самом беглом поверхностном взгляде «Серебряная рака» напоминает путеводитель по Петербургу, по которому автору так часто приходилось водить гостей, рассказывая о достопримечательностях северной столицы с помощью изустных бедекеров («Я случайно приобрела “Павловск” Курбатова, милое издание», – из письма Вл. Смиренскому 7 августа 1925 г. [140] ). В содержании и композиции книги сильно чувствуется профессиональная «хватка» гида, готового подхватить вас и шве ста по городу излюбленными туристическими маршрутами, сопровождая рассказ собственными стихами [141] , заглавия которых отмечают традиционным разделам путеводителей: «Дворец был Мраморным…», «Летний Сад», «Биржа», «На Марсовом широковейном поле…», «Князь-Владимирский Собор», «Михайловский Замок», «Адмиралтейство», «Смольный», «Сфинксы», «Крюков канал», «Меньшиковский дворец», «Кунсткамера», «Дом Брандта», «Петропавловская крепость», «Академия наук», «Лазаревское кладбище», «Дача Бадмаева» и т.д. В книге поименованы фактически все выдающиеся зодчие города: Д. и П. Трезини, Ж.-Ф. Тома де Томон, Дж. Кваренги, Б. и Ф. Растрелли, Ю.М. Фельтен, К. Росси, А.Д. Захаров, И.Ф. Лукини, А.Н. Воронихин и др., многие «по умолчанию» – через упомянутые в стихах мосты, арки, набережные, храмы, парковые решетки, сады, памятники.

140

РО ИРЛИ. Ф. 592. Упоминается книга: Курбатов В. Я. Павловск. СПб., 1909; 1912.

141

Возможно, так и было, в своих отчетах для ВОКС'а Аверьянова отмечала «экскурсантов», способных воспринимать поэзию. Например, в отчете о пребывании в Ленинграде в апреле 1935 г. делегации бельгийской профессуры она особо выделила 22-летнего поэта: «В отношении ТЬЕРРИ, отлично знающего русский язык, следует отметить, что это фламандский поэт, псевдоним Joh Daisne, имеющий хорошие оценки критики; стихи его лирического характера, стиль классический, т.е. формальных нововведений он не употребляет и не ищет. Составленная и ориентировочная программа (дня него одного) включала объекты, известные обычно натуралистам и консульствам как не подлежащие показу, как, например, заводи им. Кирова и 2 Судостроительных по Ленинграду.…» (ЦГАЛИ СПб. Ф. 4. Оп. 1. Д. 10. Л. 27-28).

Замысел «Стихов о Петербурге», по-видимому, восходит к циклу Бенедикта Лившица «Из топи блат. Стихи о Петрограде» (Киев, 1922), с пометой на титульном листе: «Из книги “Болотная медуза” (Стихи 1914 г.)» [142] , в полном составе он был напечатан в «Кротонском полдне» (М.: Узел, 1928). Самые ранние стихи в «Серебряной раке», за исключением «Биржи» (1925), датированы 1928 г., среди них – «Адмиралтейство», состоящее, как и одноименное у Б. Лившица, из двух частей (I и II). Трижды у Аверьяновой появляется и «медуза» – образ, преемственный не только к «Адмиралтейству» Б. Лившица, но и к одноименному стихотворению О. Мандельштама, – восходящий в своем значении к «Медному Всаднику» (стихия, противостоящая культуре), при этом дважды в маркированных текстах: «Адмиралтейство II» («Где зданье пористой медузой / Распластано на берегу»), и в позднем – «Адмиралтейство» (1933) («Или, ревностной медузой выскользнув, / Ты – Неве песчаная коса?»); в третий раз – в стихотворении «Но неужели, город, ты…» (1935):

142

На экземпляре, подаренном Н.О. Лернеру, подзаголовок исправлен: Стихи о Петербурге» (см. примеч. в кн.: Лившиц Бенедикт. Полутороглазый Стрелец / Вступ. ст. А.А. Урбана. Сост. Е.К. Лившиц и П.М. Нерлера. Примеч. П. М. Нерлера, А.Е. Парниса и Е.Ф. Ковтуна. Л., 1989. С. 565).

И много ль их (одна иль две!)

Медуз, единственных на свете? –

С Невой, Венеции в ответ,

Разгуливает в паре ветер…

В свое время М.Л. Гаспаров отметил, что петербургская тема у Лившица «вписывается в общее для тех лет увлечение тем, что В. Пяст называл “курбатовской петербурологией”» [143] . В полной мере эти слова можно отнести и к «Серебряной Раке», хотя прямых текстуальных перекличек со статьями из справочника В.Я. Курбатова «Петербург: Художественно-исторический очерк и обзор художественного богатства столицы» (СПб., 1913) у Аверьяновой немного. В значительно большей степени – не по внешнему строю, а по своему подспудному настроению в «Стихах о Петербурге» ощущается «дыхание» «Души Петербурга» Н.П. Анциферова (1922) – источника, ставшего одной из точек в осмыслении «петербургского текста» [144] . Как будто бы поэтесса прониклась той же самой идеей, что и автор книги – «…понять город, не только описать его как красивую плоть, но и почуять, как глубокую, живую душу, уразуметь город, как мы узнаем из наблюдения душу великого или дорогого нам человека» (из предисловия И. М. Гревса к труду Анциферова [145] ). Двойная ориентация Аверьяновой – на «фасад» и «душу» города заметно сказалась в поэтике ее текста (прежде всего, в его заглавии).

143

Гаспаров М.Л. Петербургский цикл Бенедикта Лившица: Поэтика загадки // Семиотика города и городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII. Тарту, 1984. С. 95.

144

О значении труда Н.П. Анциферова см.: Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: «Прогресс»-«Культура», 1995; глава II: Петербургский текст: его генезис и структура, его мастера.

145

Гревс Ив., профессор. Предисловие // Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Пб.: Брогкауз-Ефрон, 1922. С. 10; в кн. Анциферов Н.П. «Непостижимый город мой...». Л., 1991.