Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
– Здорово, хозяин!
– Здравствуйте, товарищи, здравствуйте!..- кланяясь седой, приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин.- Здравствуйте... наконец-то!..
По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевидно, за красного.
– Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, старик,- угости хлебом!
– Я бросил на лавку упряжь.- Возьми вот... Заместо денег это!..
– Нам, товарищи, что деньги... Мы...
– Да кадеты это!
– перебил старика чей-то угрюмый голос из темного
– Ще кадеты?..
– Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик, дашь, что ли?..- Я торопился.
– Верно это!.. На то нам господом-богом и зубы даны... Хочется... а как же?.. Это ты верно говоришь!
– Старик подтянул портки.
Он обернулся к нам спиной и стал шарить на полке.
– Кадеты это!..- вновь, еще угрюмее, прогудел в углу тот же голос.
– Пущай кадеты!.. Уж пущай!.. Ладно!.. Накормим! Ээх!..- Шаря на полке, старик кряхтел.- А это ты правильное слово сказал... Да!.. Эх вы-и!.. Уж и я вам скажу тогда,- ладно!..- Он вновь обернулся и посмотрел на нас с ясным, старческим спокойствием.- Пожевать, говоришь?.. Ну и жевали б себе хлеб с хлебушком... Да только вы, кадеты, позубастей других будете... Вот что!.. Смотри, скольких перемололи. И все - кому?.. Господам на угоду. Ну идите уж!.. Христос с вами!..
Из темного угла выросла рослая широкоплечая фигура молодого парня. Когда мы вышли на двор, парень молча закрыл за нами дверь. За дверью выругался матерным словом.
– Ну, а упряжь взял все же?
– спросил меня Лехин, когда я, следуя с ним за санями, рассказывал ему о старике и сыне.
– Взял.
– Сука он, вот что! Едри его корень!
ПО ПУСТЫМ УЛИЦАМ
Возле каждых саней, на которых, с уже продетыми лентами и поднятыми прицелами, были установлены наши пулеметы, шло по солдату. Я шел впереди, держа в руках винтовку.
Подводчик следовал за последними санями,- немного поодаль.
– А коль застрекочет?.. Да бои начнутся?..
Людей на улицах почти не было. Немногие встречные быстро сворачивали в ближайшие переулки. Другие жались к домам, исподлобья или удивленно на нас поглядывая.
Очевидно, добровольцы давно уже оставили Харьков.
– Эй, послушай!
– подозвал я какого-то не успевшего свернуть прохожего. От одежды его несло рыбой. Очевидно, он был продавцом из рыбных рядов.- Скажи-ка, когда здесь последние добровольцы проходили?
– Ночью прошли.
– Ночью?.. А какие части?..
– Не разбираемся...
Продавец косился на крайний пулемет, но, встречаясь глазами с глубокой, черной точкой канала ствола, сейчас же опускал голову.
– А что, про красных не слышно?
– Был конный разъезд. Утром еще.
– Ну?..
– Ну а теперь не видно что-то.
– Разъезд?.. Да, господин поручик, был разъезд...- подбежал к нам какой-то остроносый реалист лет четырнадцати.- И теперь, говорят, возле вокзала "Южный" другой - тоже конный -
– Подгони!
Лехин оглянулся и, взглянув на меня, быстро ударил по лошади.
– На Северо-Донецкий!..
* * *
– ...Едри его корень,- Буденного!.. Сперва казаков расшвырял... До нас теперь целится!..
– А ну - минутку!..
Я подбежал к какой-то лавчонке с закрытыми наглухо ставнями и ударил кулаком о двери:
– Отвори!.. Эй вы там!.. Отворите!.. Дверь взвизгнула. Кто-то выглянул, но тотчас же скрылся, вновь захлопнув ее за собою.
– Да отворите! За папиросами здесь!.. Послушайте!.. За дверью вполголоса разговаривали. "Сейчас отворят!" - подумал я, но дверь не отворялась.
Тогда я поднял винтовку и ударил прикладом.
– От-во-ри-и...
Дверь на мгновенье опять приоткрылась. Худая женская рука быстро выбросила несколько коробок папирос. Когда я за ними наклонился, замок над ухом щелкнул снова.
– Эй, сколько тебе?.. Дура!.. Да сколько?.. А Лехин возле саней уже беспокоился:
– Господин поручик! Да идите, господин поручик!..
Прикрепив к замочной скважине пятирублевку, я побежал к саням.
Закурив, я вновь обернулся. На площади перед лавкой пятирублевкой моей играл ветер...
– ...Если что, тебя, брат, не тронут... Подводчик недоверчиво чесал затылок и испуганно смотрел на меня.
– Да кто же тронет, дурак?.. Не солдат ведь!.. А ну ступай!.. Ступай-ка!.. Вот,- так вот прямо и пойдешь. На Северо-Донецкий... Порасспроси и узнай, кто там,- наши аль красные...
Ожидая подводчика, мы сидели на санях и курили.
Над городом висела тяжелая, мертвая тишина.
Одиночные приглушенные выстрелы изредка доносились только с Нагорной стороны. Около нас, на Скобелевской площади и Змиевской было тихо и пусто.
Вечерело... По рамам верхних окон карабкалось солнце. Солнце не грело. С крыш уже не капало.
– Поручик!
Я быстро обернулся.
Передо мной стояла девушка, почти подросток.
– Послушайте, можно мне идти с вами?- Я приподнялся. Взял под козырек.
– Простите, а куда вам?
Выстрелы с Нагорной донеслись отчетливей. В конце Змиевской кто-то махал картузом и кричал, сипло и надрываясь:
– Митька-а-а!..
– Мне, поручик, на Лиман. К матери я. Я уже пятые сутки в дороге.
Подошел Акимов:
– Куда нам, господин поручик, с девками! Если б солдат был, аль мужчина...
– Круг-ом!
Акимов повернулся. Отходя, ворчал.
– Иди, иди!
– крикнул я ему вслед.- Не суйся!
– ...Да, поезда уже ушли. Я была на вокзале.
– В таком случае должен вас предупредить: на сани вы рассчитывать не можете.
– Я, поручик, умею ходить.
– А если задержка?.. Бой?..
– Я не боюсь.- Я улыбнулся.
– Хорошо. Следуйте за нами...