Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
Когда Ксана ушла, капитан-первопоходник вдруг очень обеспокоился моим здоровьем.
– Нет, поручик, здесь вы лежать не можете... Дует, снег... А у вас тиф... я знаю... Я устрою вас в теплушке с печкою. Хотите? Переговорю с капитаном Мещерским,- мой хороший знакомый,- вмиг... Хотите?
Он ушел, и вскоре меня отвели в одну из теплушек корниловского эшелона.
– А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин поручик,- уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков.- Ну, значит, до следующей станции.
Корниловцы играли в карты.
Умирают туберозы
На моем столе.
Звезды падают как сле-езы
В дымно-синей мгле...
мягким баритоном пел штабс-капитан Мещерский, бравый корниловец, с черепом на рукаве гимнастерки. Наконец эшелон рвануло...
НОЧЬ В СЛАВЯНСКЕ
– Несите! На вокзале не может не быть летучего отряда. Но скорей, не останьтесь, эшелон сейчас идет...- И, подойдя к двери теплушки, штабс-капитан Мещерский быстро ее раздвинул.
– Ну!.. И этого...
Поручик Бобрик, лежащий рядом со мною марковец, протяжно и глухо застонал.
Была ночь...
Когда меня несли на вокзал, звезды в небе - много звезд - кружились в глазах красными шариками. Руки свисали вниз. Кисти болтались. Два раза - за разом раз,- точно о тяжелые мертвые струны, ударились, отскочили и вновь ударились о что-то холодное.
– Осторожно, рельсы!
– сказал первый солдат.
– Вижу,- сказал второй.
– Эх, и ночь же!..
И вот красные шарики куда-то укатились - вдруг, внезапно, точно стрелки, сбежавшие под гору. Над глазами закачался желтый круг. "Лампочка..." - подумал я и почувствовал - вдруг, сразу: больше не качаюсь...
Меня положили на пол.
– Никаких летучек нет!
– сказал первый солдат. "Ефрейтор Филимонов говорит",- узнал я голос вестового штабс-капитана Мещерского.
– Ну да ладно!
– сказал второй.- Пусть полежит, Идем!
"Филимонов! Эй, Филимонов!!" - хотел крикнуть я, сразу поняв: меня бросают... здесь я умру!..- но ни крикнуть, ни сказать, даже шепотом: "Филимонов, эй, Филимонов!" - я не смог...
Только поднял голову. Две солдатских спины уходили за дверь. За дверью качалась ночь. В ночи качались звезды.
– Эй, Филимонов!
– крикнул я наконец и сразу же лишился сил. Голова ударилась о пол. Желтый кружок над дверью - красными, двойными, тройными кругами - вниз, кверху - во все стороны расползся по темноте...
...Потом принесли поручика Бобрика. Положили рядом со мной. Говорить я не мог, не мог также и приподняться. Но видел, кажется, все и уже все ясно и отчетливо понимал.
Солдаты ушли.
По стенам ползла ночь. Мне казалось, тени скребут известь стен, и известь осыпается.
"Надо встать!..- решил я.- Надо ползти к своим... в теплушку..."
Уперся о ладони. Но ладони поскользнулись, разъехались. Я стал падать - ниже... ниже... ниже...
Когда
– Не умер, но все одно помирает!
– сказал он кому-то и взял поручика за ногу.
На мне были сапоги дырявые, и воровать их не стоило.
* * *
...- Мама, ты знаешь?.. Мама, не я, другой это!.. Не нужно, пройдем мимо!..- И вдруг, громко: - От-де-ле-ние!..- так бредил поручик Бобрик.
"Встану!.. Нет, нужно встать!.." - думал я, подползая к стене. Поднял руки...
Стена возле меня грузно качалась.
Молодой рыжеусый поручик вертел в руках корниловскую фуражку. Волновался.
– Извольте воевать с большевиками, когда чуть ли не в каждом нашем солдате сидит большевик! Я удивленно взглянул на поручика.
– В корниловце?
– Ну да, в корниловце! Двух часовых приставили. К машинисту. Двух. А они оба - и у всех под носом - с машинистом вместе как в воду канули!
...Рыжеусый поручик уже раз десять приоткрывал дверь теплушки.
– А ну, что слышно?..
Сквозь щель дверей дул ветер. Язычок свечи на полу пригибался и бился, как в поле флажок линейного. Солдаты, раскинув руки, тяжело и хрипло дышали.
– А ну, что слышно?..
Но в темноте, за дверью теплушки, слышно ничего не было.
...Когда часа полтора тому назад мне удалось, наконец, подняться и выйти на перрон, эшелон корниловцев все еще готовился к отбытию.
"Славянск" - прочел я над станцией и, медленно спустившись на пути, пошел, качаясь, к эшелону.
Но нашей теплушки в составе эшелона уже не было. Я просунул голову в дверь ближайшего вагона.
– Скажите, здесь дроздовцы были... с пулеметами?.. Рыжеусый поручик, гревший руки над круглой печуркой, небрежно мне козырнул.
– Были, но остались в Лимане... С волами, кажется?..
– И с волами... Да... А зачем остались? Послушайте? Рыжеусый поручик развел руками:
– А я знаю?
– Потом наклонился ко мне. Взглянул в самое лицо.Э-э-э!.. Да вы больны, поручик?
– Я залезу к вам... Можно?
– Залезайте!..
..."Все равно!
– решил я.- Пусть давятся!"
В углу теплушки не дуло. Мне было тепло. Вылезать из-под шинели не хотелось.
"Все равно... Черт с ним!.. И с наганом... И с Мещерским... И с Филимоновым..."
На мне не было ни пояса, ни нагана.
* * *
– Черт дери! Извольте воевать с большевиками, когда в каждом...
Рыжеусый поручик сидел на "Максимке". В ногах у него уже догорела свеча. Солдаты все еще спали.
Но вот пламя свечи упало набок и тревожно забилось. На уровне пола, в дверях, вдруг с вихрем распахнувшихся, выросла чья-то голова в густой папахе из заячьего меха.