Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
Я сунул руки под рубаху.
Под рубахой было тепло.
– Послушай!.. Да и я ведь... Эй, послушай!
– Оттяни, говорю, лапищи!.. Много найдется!..
– Да послушайте!..
– Твою мать! Сказано!..
И санитары прошли мимо.
Они подбирали лишь тех, на ком были погоны со звездочками. На мне не было ни шинели, ни гимнастерки, ни фуражки; офицера во мне узнать нельзя было, и потому меня также оставили на полу.
– Душегубы!..- Мой сосед-кубанец глядел вслед санитарам
– Сестрица!.. Да сестрицу-у б!..- плакал за ним мальчик-вольноопределяющийся.
"Обожду... только... утра!.." - думал я, все глубже и глубже засовывая ладони под мышки.
И вот под утро вновь появились санитары.
– Санитар!
– крикнул кто-то во весь голос.
– Санитары-ары!..- совсем тихо подхватили другие.
– Са-ни...
Санитары, схватив покойников за ноги, волочили их к выходу.
О живых никто не заботился...
А под потолком уже гасли электрические лампочки. За окнами светало.
Какой-то эшелон подошел к перрону.
– Нам а lа Махно, господа, действовать надо!.. Шкуро, тот давно уж прием этот понимал... А мы: до-ку-мен-ты!..
В зал вошла группа офицеров-кавалеристов. Молодой корнет размахивал руками.
– Остановить, значит, и всю жидовню. Ведь, черт дери, фронтовики гибнут!
– Санитар!
– закричал мальчик-вольноопределяющийся, хватая корнета за сапоги.- Санитар!..
– Пусти, черт!..
И, оттолкнув вольноопределяющегося, корнет побежал за товарищами.
Шпоры его звенели.
...Когда я наконец приподнялся, надо мной пригнулся потолок. Круглой волной качнулся пол под ногами...
Потом идти стало легче.
– Куда ты?
– Не знаю, брат...
– Идем, что ль, вместе!
И костистый солдат в рваных лохмотьях пошел рядом со мной.
На скулах у него гноилась экзема. За ухом, слепив волосы, приподымался полузасохший, рыжий, цвета ржавчины, струп.
– Подсобить?
– Спасибо...
Мы спускались по ступенькам.
На площади перед вокзалом, рядком составив чемоданы, стояли беженцы.
– Из заблаговременных!..- глухо сказал солдат в лохмотьях; потом, уже громче: - Сволочи!..
– Нет, господа, уж лучше здесь...- говорил бритый беженец, поглаживая клетчатый английский плед, который он держал через руку.
– Зараза там!.. Не-вы-но-си-мо!.. Его соседи закуривали.
– А когда поезд, Антон Мироныч? В восемь сорок?
– Опоздает, по обыкновению... Иван Петрович, да присядьте!.. Ведь ждать, голубчик, придется!
Иван Петрович, разложив на чемодане плед, осторожно присел, кутая широким шарфом гладко выбритый подбородок.
– Подожди,- сказал я солдату в лохмотьях и подошел к беженцам.
– Господа!
Беженец в пенсне, Иван Петрович, быстро приподнялся, на шаг отошел от меня и косо взглянул из-под стекол.
– Господа, есть там лазарет?
Я кивнул головою по направлению к хутору.
– В Романовском?.. А как же! Есть, станичники, конечно есть! Идите, голубчики, примут!.. Прямо идите!..
– Спасибо.
– Идем, значит?
– угрюмо и коротко спросил меня солдат в лохмотьях.
– Дойти бы!..
Плечи мои дрожали. Ворот рубахи я придерживал рукой. Дуло...
– Безобразие!..
– И что это все наши Совещания думают!..- вновь заговорили за нашей спиной беженцы.
– Совсем ведь раздет, а холод какой!..
– Да, холод!
– Солдат в лохмотьях вдруг круто обернулся.- Да, холод... Так, может, плед, господа, дадите?
– Идем!
– Я рванул его за руку.- Да идем же!..
– Или шарф, хотя бы?.. Защитникам, так сказать. А?..
– Все прямо, голубчики, идите!.. Вас немедленно же примут... Все прямо, значит... Большой флаг Красного Креста - это и есть...
– Отстань!
– солдат в лохмотьях отстранил мою руку.
– Это и есть?.. Так получи...- Он стал дышать часто и отрывисто. Подошел к беженцам. Остановился.- От офицера получи... трижды за вас... сволота... раненного!
И, харкнув, плюнул в лицо Ивану Петровичу.
...К вокзалу подъезжали все новые и новые сани. Все новые чемоданы выстраивались на площади.
– ...вашу мать! Перевозчики костей нестреляных!..- еще раз обернувшись, крикнул на всю площадь офицер в лохмотьях.
– ...Поручик, я не могу больше!
– Но, поручик, ведь нельзя же... Идем!.. Еще два шага... Мы медленно шли по пустым улицам, тщетно ища лазарета.
– Будь он проклят... весь этот хутор... с пристройками!
– уже устало, точно нехотя, ругался поручик в лохмотьях, тоже, как и я, едва передвигая ногами.
Пройдя еще два квартала, я остановился.
– Идите один... Я лягу...
Поручик в лохмотьях что-то ответил - глухо и невнятно. Потом замолчал...
– Эй!..- вдруг закричал он надо мною.- Эй, подвези! В лазарет нам...
По улице на широких санях, крытых буркой, проезжал молодой кубанец с серебряным кинжалом за поясом. Обгоняя нас, он обернулся. Свистнул.
– Наших вот Макаренко верните, апосля, единники, говорить будем!
И, причмокнув губами, он стегнул лошадь и скрылся за углом соседнего проулочка.
Братья Макаренко были вожаки левого крыла Кубанской Рады, высланные генералом Деникиным в Константинополь.