Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
– Перетерпи. В лазаретах хуже. Там сотнями мрут.
Я взял винтовку.
...Солнце светило ярко и радостно. Резкие синие тени длинными полосами тянулись вдоль оврагов. Они подползали под ежи и колючую проволоку, запутанную и ржавую, безо всякой цели брошенную на снег.
– Цепь, стой!
Мы вышли на бугор.
Цепи красных наступали на Чалтырь с трех сторон, стягиваясь к четвертой - к югу, где думали, очевидно, сомкнуться. Южные подступы защищал генерал Манштейн. В цепи была
Генерал Витковский, дивизионный, верхом на вороной кобыле, едва успевал за Туркулом.
– Офицерскую роту!.. О-фи-цер-ску-ю сюда!
– кричал Туркул, размахивая блестящим на солнце биноклем.
Что-то хрипло и невнятно кричал и генерал Витковский.
– И чего тужится! Сидел бы в хате, старый хрен!
– гудел лежащий за мной ротный.- Туркул и без него... Прицел десять!.. И без него Туркул справится... Двенадцать!..
К полдню красные вновь подползли и густою цепью двинулись на Чалтырь.
– Черт бы их,- мухи!..- сплюнул ротный, доставая папиросы. Закурил Хотите?
– Потом привстал.- Хо-ти-те?
– размахнулся и опять бросил портсигар уже подпоручику Морозову.
– Барбосы!
– Пригнулся. Пуля сорвала его правый погон.
Гудела артиллерия. Наша била по цепям. Красная - по деревне.
– Скажи мэнэ, душа мой, зачэм на армянской зэмлэ дэрутся?
– крикнул, засмеявшись, Мартов, когда, прогудев над нашей цепью, над крайней хатой Чалтыря, опять разорвался снаряд.
– Карнаоппулло! Карнаоппулло!
– махнул рукой штабс-капитану ротный.Скажи мэнэ, душа мой, зачэм ж... и на солнце зреешь? Сме-ле-е!..- И вдруг он вновь оборвал смех короткой командой: - Прицел восемь! Часто!..
"Скорей бы!.." - думал я, чувствуя все большую слабость. Уткнулся лицом в снег. "Скорей бы... Встать... Пойти... Все равно... Все равно..."
А пулеметы красных трещали все чаще и чаще.
Пули скользили под сугробы и брызгали осколками звонкого льда.
Пронесли новых раненых...
– Господин поручик, господин поручик!..
Я поднял голову.
Два санитара, ухватив Едокова под мышки, вели его к окопчику, где, разложив на снегу индивидуальные пакеты, сидел ротный фельдшер. Из его окопчика - в тыл - волочили уже перевязанных. Снег возле окопчика был красным.
– Господин поручик!.. Господин поручик, про-ще-вай-те!..
Едоков улыбался. А под ногами у него звенели острые осколки льда...
К вечеру цепь подняли.
– Ура-а-а!..
В лицо бил ветер.
– Ура, танки пошли!..
Я тоже вскочил, пробежал несколько шагов и вдруг повалился.
– Ранен!
– крикнул надо мной кто-то.
– Ура-а!..
– - - ааааа-а!
– неслось уже далеко над степью. И все тише и тише:
– - - -
Очнулся я в санях.
Над самым моим лицом дышала морда лошади идущих за нами саней. Над ее головой, высоко в небе, метались красные языки пламени. На фоне огня уши лошади казались острыми и черными. Почему-то мне стало страшно, и я отвернулся.
– А!.. Наконец-то!..
В санях рядом со мной, прислонясь к ободням, сидел подпоручик Морозов. Левая рука его была подвязана. Башлыком поверх шаровар была перевязана и его левая нога.
– Очнулись, господин поручик?
– Едоков, и ты?..
– А как же!.. Тело мое ныло.
– Господа, я ранен?.. Тоже?..
– Никуда ты не ранен... Лежи уж!.. Где-то, верст за пять гудела артиллерия. Ближе к нам, то и дело прерывая стрельбу, работал, заикаясь, пулемет.
– Подпоручик Морозов, где мы?
– В ротном обозе...
– Нет, что за город?
– Ростов. Сдаем...
Над крышами побежало пламя.
...Потом я вновь проснулся.
– Новочеркасск, говорят, пал...- рассказывал мне подпоручик Морозов.Думаю, оттого так спешно и драпали... А спасибо, брат, Зотову скажешь,- он тебя вынес.
– А многих ранило?
– Да... Порядком!..
– А Нартов?..
– Да лежи уж!
– Нет, я не лягу! Слушай, что с Нартовым?
– Да говорю, лежи ты!..
Подпоручик Морозов отвернулся и на вопросы больше не отвечал.
По темным улицам бежали люди...
Маленькая сестра на санях за нами вдруг приподнялась и замерла, перегнувшись.
– Смотрите, смотрите!..
На фонарях, перед каким-то зданием, кажется, перед театром, болтались длинные и как доски плоские фигуры. За ними, на стене театра, дробясь и ломаясь о подоконники, маячили их красные от рваного огня тени.
Маленькая сестра в санях за нами упала на солому.
– Раз, два, три...- считал Зотов.- Пять... Восемь...
Это были местные большевики, на прощанье повешенные генералом Кутеповым, принявшим командование над сведенной в корпус Добровольческой армией.
Мы уже перешли Дон.
К Батайску стягивались донцы, мы, добровольцы, и еще не ушедшие с фронта кубанские части.
Было холодно.
Я лежал на санях, прикрытый соломой, какими-то тряпками и латаными мешками. Раненный в руку и в бедро подпоручик Морозов лежал рядом со мной. От инея борода его стала белой, брови замерзли и оттопыривались сплошными, острыми льдинками.
Наконец, только утром второго дня, я узнал у него о судьбе Нартова.
При отступлении, когда наши танки почему-то остановились и сбитые шрапнелью цепи стали спешно отходить на Чалтырь, Нартову отсекло подбородок.