Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
– Ну?
– Ну!.. Ну!.. Ну, так закройте глаза, отвернитесь и спите. Утром варить будем!
Когда я засыпал, деревья над нами тревожно гудели. Изредка в тишину кустов срывался треск веток и ползла глухая, сдержанная матерщина.
...Варенье утром варил сам штабс-капитан Карнаоппулло.
Легкие бои, почти случайные... Колония Пришиб... Ро-зенталь... И опять Пришиб, и опять Розенталь...
Когда мы вошли в Розенталь уже в третий раз, в роту вернулся поручик Ауэ.
– Здорово, барбосы!
– крикнул он, входя
Штабс-капитан приподнялся.
– Да не так, вашу мать за ухо!.. Капитан, учитесь!
– И, вытянувшись, поручик Ауэ поднял к козырьку руку.
– Так вот! Слышишь, капитан? "В 6-й интернациональной происшествий никаких не случилось. Поручик-хохол надел на ум чехол. Всем надоел. Черт бы его заел!"
Мы улыбнулись.
– ..."Кацап-бородач, подпоручик по недоразумению и герой по духу, проблем гражданской войны еще не решил. Немец-перец-колбаса, как вечный должник матери-России, до сего дня еще служит ей верой и правдой. Бравый эллин, он же Карнаоппулло - шашка до пола... пьет по ночам комиссарскую кровь и, чтоб было слаще, заедает карамелью..."
– Поручик!
– вскочил с крыльца штабс-капитан Карнаоппулло.
– Не дружен с маткою-правдою? Ну ладно, ладно!.. Отпусти усы, будет!.. А ну, барбосы, не спеть ли нам?..
И вдруг, закинув голову, он запел, неожиданно тихо и мягко:
Не осенний мел-кий дож-ди-чек...
Подошел связной.
А вечером наша рота пошла в заставу.
Полевой караул лежал за холмиком. Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседовали два солдата.
– И-и, боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке сказывал!..
Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать его было трудно.
– Да все одно это!.. Что хлеб, что корова...
– А у кадетов, думаешь, как?..- вклинился в разговор третий голос.- За пуд - две ихних тысячи... А на кой они нужны, эти две тысячи! Ребятам разве?.. Кораблики складывать?.. А насчет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не явившихся по мобилизации всё что ни есть забирают. Специально и отряд такой ходит, карательный, что ли...
– Слыхал я про это... Как же!.. Нам о карательных политрук еще разъяснял...
Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор оборвался.
Часовым стоял Галицкий. Подчаском - Кишечников, красноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.
– Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной минуты нету! обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел проверять посты.- Вот прислушайтесь, дело какое!.. Не то ползет... не то ветер...
Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.
...Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.
– Не трусь, Галицкий!.. Никто не ползет... Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку, обнял ее обеими руками.
– Как служил я у красных, господин поручик,
– спросил вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.
– Нет, Кишечников, не слышно что-то!
...Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.
Серебристые, ровные волны бежали по степи. Взбегая на холмики, они, кувырнувшись, срывались вниз и бежали дальше, играя опять то серебром, то зеленою, быстро расползающейся по всему полю тенью.
– И чего не едут!..
Ротный то и дело подымался и смотрел перед собой.
– Ей-богу, этот поручик Науменко что твоя рязанская баба!..
Прошло минут пять. Потом еще пять...
– Идет!
– сказал наконец ротный, приподнялся и взбросил на ремень винтовку.
– Да еще с прибылью, кажется!..- воскликнул поручик Скворцов.Э-ге-ге!.. Двух товарищей ведет... А ну-с, узнаем про дела совдепские!..
Но допросить перебежчиков не удалось. Полк уже выступал из имения, и ротный спешил на подводы.
Я сидел на подводе подпоручика Морозова. Поручик Науменко шел возле нас.
– А там - неладно, ей-богу!.. Уж я понимаю!.. Да вы послушайте только...- Он говорил быстро. Очевидно, торопился еще и к поручику Скворцову.- И ей-богу, все потому только, что между прочим это делается... Ведь на подводах их допрашивали. Сперва поручик Ауэ одного, потом его же капитан Карнаоппулло, а поручик - другого. И вот здесь-то вся их каша и всплыла... Один говорит: сорок второй советской дивизии, и давно уже здесь. Другой: с двадцать восьмой, говорит, вышли, и совсем только недавно... Один...- Поручик Науменко споткнулся о камень.- Фу, черт!.. Один... Сейчас, поручик Скворцов!.. Сейчас я!
– Поручик Науменко вновь обернулся к нам: Ну и вот... Один говорит...
Минут через пять он шел уже возле подводы поручика Скворцова.
– ...говорит. Ну а другой... Один... а другой...
– При-ва-а-ал!..- поплыло наконец от подводы к подводе.
Оба перебежчика сидели на последней подводе ротного обоза. Один из них был широкоплечий, рослый парень с красным, изрытым оспой лицом.
– Стало быть, не мог больше... Вот почему!.. Невмоготу стало...рассказывал он собравшимся возле него солдатам.- Сперва это Юденич на Петроград гонял. Потом на Колчака ходили. Теперь на вас - на барона Врангеля пошли... Не ушел бы - гляди!
– и на Польщу погнали б!..
– Че-реш-ни!.. Господин поручик!..
– Господин поручик, идите!..- кричали где-то далеко солдаты 3-го взвода.
Через улицу, с топором в руке, прошел поручик Скворцов.
Второй красноармеец исподлобья посмотрел на него и отвернулся.
И вдруг за деревней раздалась беспорядочная ружейная стрельба.
Мы уже выходили за деревню.
– Господин поручик, господин капитан Карнаоппулло приказали вам доложить, что они оставили Кишечникова при себе.
– Зачем это?