Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
Но пулеметный огонь снизу, сверху - шрапнель скорострельных пушек Гочкиса сразу же смяли нашу цепь, зигзагами ее выгнули и отбросили назад. Я тоже бросился назад, потом повернулся и выстрелил в ближайший броневик. Винтовка ударила меня в плечо и повалила. Когда я вновь вскочил, винтовки под ногами у меня не было - только ствол и вкруг него щепки. Я схватил ствол...
Броневик шел возле меня...
– Цепь, назад!
– где-то впереди кричал поручик Кумачев.- Це-е-епь...
Я видел сквозь пыль, бегущую за цепью, как повалился на землю
– Зотов!..- крикнул я, добежав до него. Возле него лежала фуражка, под самым ухом. В фуражку что-то медленно сползало, красное и круглое. Сползая, делалось все выше, круглей и краснее.
– Це-е-епь!
– уже далеко передо мной кричал поручик Кумачев.
Возле меня - все на том же месте - кто-то волчком кружился. Упал... Изо рта Горохова била кровь.
– Це-е-епь...
Я вновь бросился назад, тоже в волны бегущей пыли. Но рота бежала уже за пылью. Когда пыль нагоняла роту, цепь сразу редела и бежала еще быстрей.
Медленно качаясь, передо мной поворачивался броневик.
– Це-е-епь...
Потом броневик остался позади...
– ...Спа... спасите!.. Бра-атцы!
– кричали раненые, хватая нас за ноги.
...Я помню красное солнце. Сквозь пыль оно казалось бурым...
– Бра-а-а...
А за нами гудели броневики, дробились в сухом треске пулеметы и, как камни в битом стекле, звенели скорострелки Гочкиса...
Полк бежал вдоль главной улицы Первоконстантиновки. Поперечные улочки были уже заняты красными. Красные выкатывали пулеметы. На скрещении главной улицы с поперечными лежали друг на друга упавшие тела. Тела ворочались и шевелились, как шевелятся, очевидно, холмы при землетрясении.
– Беги! Беги!
– кричали за нами. И мы бросились вперед... Быстро темнело.
...И опять взошла луна. Такая же желтая, как в ночь перед тем над Армянским Базаром.
Черной смолой сползал полк с Перекопского вала.
Мы шли назад - к кострам.
Опустив ствол разбитой винтовки до самой земли, я шел среди солдат и офицеров чужих рот.
На валу стоял генерал Туркул. В глазах у него я видел слезы.
...Костры догорали. Когда на них набегал ветер, огонь ложился на траву и шипел, торопливо зарываясь в землю.
Поручик Науменко, я и двенадцать солдат нашей роты сидели около огня. Другие не вернулись.
Вдали опять шел бой, но уже лениво и как-то нехотя.
– "Тогда считать мы стали раны,- вздохнув, тихо сказал поручик Науменко,- товарищей считать..."
Красный свет расползался по его лицу, стекая за ухо, за которым медленно шевелились тоже красные волосы.
– ...а господин поручик ротный упал. Его уже в деревне подшибло. Видел я...- рассказывал Галицкий, единственный уцелевший солдат моего взвода.Васюткин и Осов к красным перебегли, тоже видел... чего не видел, не скажу, господин поручик!.. А подпоручика Морозова не видел, вот. Никак нет, не пришлось видеть!..
Подошел штабс-капитан Карнаоппулло.
– Ну, а как патроны, господа, поизрасходовали?
– Жаль, жаль подпоручика Морозова!
– побрел за мною поручик Науменко. Я ускорил шаг.
Но подпоручик Морозов вернулся.
Было это под утро. Он разбудил меня, взяв за плечо.
– Слушай!.. Я вскочил.
– Слушай, где фельдшер Дышло?.. Ах, черт, да помоги же!..
Он выволок из Первоконстантиновки какого-то раненого ефрейтора.
– Знаешь, до черта похож на моего брата, павшего под Черновицами...
Я взял ефрейтора за плечи. Приподнял. Ефрейтор открыл глаза, большие и, кажется, синие, как у ребенка.
– Понесем?..
– Бери за ноги!.. Так! Ну-ка, ра-аз... ...А возле потухшего костра бредил поручик Науменко, жалобно повзвизгивая, как щенок на морозе.
На следующее утро, 26 мая, Первоконстантиновка была вновь взята - 2-м Дроздовским полком. К полдню мы вошли в нее вновь - убирать убитых. Работали мы до самого вечера. Почти все убитые имели глубокие штыковые раны. За огородами, в густом ивняке, мы нашли и подпоручика Басова. У него была разбита ступня и штыком проколото горло.
ПЕРВЫЕ НЕДЕЛИ В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИ
Ротой командовал штабс-капитан Карнаоппулло. Но бои после Первоконстантиновки были не серьезные, так что ему не приходилось даже слезать с подвод, на которые вновь, как когда-то при Деникине, был посажен наш пополненный пленными полк.
– Ребята! Ребята!..- кричал с подводы поручик Скворцов, присланный из офицерской роты на взвод Басова.- Ребята, руби топором!.. Кого черта!.. Оставлять, что ли?..
Зрела вишня. Но подводы шли быстро и, проезжая по деревням и колониям, солдаты только подымали головы и провожали сады глазами.
– А ну, да скорей ты! Топоры!.. Руби топором!..
Над подводами 4-го взвода вырастал лес молодых вишневых деревьев.
Ворочаясь среди непокорных ветвей, поручик Скворцов ругался:
– Чего с зелеными рубил?.. Что?.. Что глаза выкатил?.. Не было с красными?.. Я тебя научу к "зеленым" тянуться!.. "Зеленые" на Кавказе остались!..
Как-то его подвода шла сразу же за моей.
– Меня, господин поручик, мужик намедни о земельном законе генерала Врангеля спрашивал,- рассказывал ему рядовой Ершов, красноармеец, взятый за Ново-Алексеевкой.- Как это понять, спрашивал, что купчих двадцать пять лет выдавать не будут?
– Спрашивал?.. Ну, а ты? Ты его спрашивал? А? Все ль по-старому,свобода и равенство и братство? А?
– Никак нет!.. Только насчет генерала Врангеля не знал я, конечно.
– Не знал, конечно? И не надо знать тебе вовсе! Состаришься!
И, засмеявшись, поручик Скворцов приподнял над подводой уже смятое, общипанное дерево и швырнул его в канаву.
– А ну, беги лучше! Руби это вот! Видишь?..
После густого жирного борща хотелось лежать, положив голову на путаную, мягкую траву, и спать, спать, спать... Но подводы уже стягивались к дороге.