Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
По дороге из колонии Мальц возвращался подпоручик Басов. Подпоручик Басов пел:
Во су-бо-о-ту... в день не-на-а-стный...
Был воскресный день. Занятия не производились. На белых каменных заборах колонии Мальц золотыми пятнами играло обеденное солнце.
– Ишь, черти,- просверлили! Метров до двухсот будет!
– сказал подпоручик Морозов, подойдя к колодцу посреди улицы и склонившись над срубом.
За колодцем, ведя за руку девочку лет пяти, шла старушка.
– Mahlzeit, Mutter!* - крикнул я ей.
Услыхав немецкую
Вскоре мы сидели у ней в хате и пили молоко.
– -----------------
* Пообедаем, матушка! (нем.).
– ...Но ведь Он любит нас, и Он простит мне. Я не могу, сынок, не жаловаться,- говорила мне на каком-то мало понятном, швабском наречии колонистка.- И не на Него в небе жалуюсь я, сынок мой, а на детей его, позабывших слово святое, а потому, сынок, и наказанных. Смотри,- и всё по Писанию исполнилось... И брат против брата пошел, и мор, и голод... Грех один, и ответ один держим, сын мой. Вот и мы... ведь все наши свиньи, и телка наша... (Это когда черкесы с аулов спустились)... и телка подохла... С Кавказа ведь далеко!.. А как дошли мы до Крыма, и как приняли нас... Да ты меня, сынок, слушаешь?
– Слушаю, бабушка...
А сидящий против нас подпоручик Морозов подбрасывал на коленях девочку и, забавно тряся бородою, лаял, как дворовый ленивый пес.
Дергая его за бороду, девочка смеялась.
Когда к вечеру мы возвращались домой, Морозов на краю колонии вдруг остановился.
– Смотри! Вот он, старик-то наш... Вот где он пропадает!..
На чисто выметенном дворе небольшого домика подпоручик Басов колол дрова. Гимнастерку он скинул. Фуражки на нем также не было. Над головой то и дело взлетал топор.
На пороге домика сидел бритый старик-немец. Немец курил трубку. Какая-то женщина погоняла хворостинкой тощих гусей.
– Не будем нарушать идиллии!.. И мы пошли дальше.
В степи около Мальца за пасущимися конями колонистов гнались донцы. Четыре лошади были уже пойманы. Их держал коновод. Верхом на крутоногом белом коне на дороге стоял казацкий полковник.
– Скоро наступать будем!
– сказал мне подпоручик Морозов.- Донцов на коней сажают!.. Идем.
– Фельдшер Дышло у вас?
– как-то вечером вбежал к нам во двор поручик Злобин.- Черт возьми... Фельдшер Дышло!.. Фельдшер...
Через минуту, размахивая тяжелой медицинской сумкой, фельдшер Дышло уже бежал через поле.
Мы вскочили и побежали за ним.
...Ефрейтор Подольская стояла на четвереньках посреди офицерской халупы пятой роты. Она колотила по полу ногами и дико кричала, брызжа на руки слюною. Груди под ее гимнастеркой колыхались. Гимнастерка была также в слюне.
– Сулема,- сказал спокойно фельдшер.- Известное дело - сулема!
– И, выпрямившись, он стал озираться вокруг себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита была прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над кастрюлей вздымался пар.
– Ловко баба устроила!
Фельдшер
– Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчитала-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа...- Он поднял кастрюлю.- Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..
В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпоручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под руку с поручиком Злобиным ефрейтор Подольская уже вновь отправлялась на сеновал.
Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из полка всех женщин не-сестер, а вечером того же дня, как раз в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправлялись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера, оставив короткую записку:
"Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского похода.
Поручик Старцева".
...Ни газет, ни слухов.
– Завтра будет ясная погода...
– Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!.. Зевок.
– Я, господа, с уксусом люблю...
– Занятий сегодня не будет,- вдруг, выходя из хаты, сказал нам поручик Кумачев.
– Пойду в Мальц!..- решил подпоручик Басов. Но уйти он не успел, так же как не успел лечь поручик Науменко.
С раннего утра весь батальон заставили чистить сапоги.
Штабс-капитан Карнаоппулло бегал и волновался:
– Если, вашу мать, сорвете церемониалку... не в ногу иль что... всех, вашу мать, засолю нарядами!
Усы его были туго скручены и вытянуты в длину. Синий подбородок гладко выбрит.
В полку ожидался приезд генерала Врангеля.
К полдню весь полк стянулся к Подойкам и выстроился в степи за недостроенной церковью. Безрукий подполковник Матвеев, наш новый батальонный, подравнивал роту при помощи вытянутой веревки.
– И чтоб смотреть молодцами! Чтоб огонь в глазах был! Чтоб грудь колесом стояла!..
На краю деревни толпились крестьяне. Красные и желтые платки на бабах горели под солнцем ярким огнем. Иногда на солнце наползали облака. Тогда солдаты ставили винтовки как "на молитву" и рукавами гимнастерок вытирали с лица пот.
– Так и при Николае бывало!.. Ждем, ждем, а генерал, мать его...
– Молчи ты!
– перебил Осов Васюткина, солдата в короткой французской шинели.
– Ждем, ждем...
– Молчи, говорю!.. Здесь, брат, за это...- и совсем тихо: - ...шкуру сдерут... Вот что!..
Наконец далеко в степи показались три автомобиля.
На генерале Врангеле была черная бурка. Когда бурка распахивалась, под ней сверкали ордена. Тощий и высокий, он быстро шел вдоль строя. За ним вприпрыжку бежали представители французского командования, толстые и коротконогие. Пытаясь не отстать от Врангеля, французы спотыкались, взбрасывая коленями полы голубых коротких шинелей.
– Орлы!..- кричал генерал Врангель.- Орлы-ы!.. Дальше я не мог разобрать, генерал Врангель был уже далеко.