Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

Она бросила сумку вниз. Я не шелохнулся. Сумка шлепнулась на землю.

– Какой ты все-таки нерасторопный, – сказала Люсьена. – Ну бери свои вещи и прощай.

– Зубную щетку тоже положила? – спросил я.

– Конечно.

– Это очень хорошо. У каждого должна быть своя зубная щетка…

– И губная гармошка, – закончила Люсьена. – Вот видишь, солнышко, – я тебя тоже цитирую наизусть. А теперь у меня к тебе последняя просьба: не карауль меня у выхода. Не нужно. Ни к чему. И еще: ты сейчас, наверно, захочешь выкинуть в сердцах свой букет

из белых роз или сунуть его в первую попавшуюся урну. Не делай этого. Ты все-таки не мальчик, хоть мне и нравилось называть тебя так, а мужчина. Лучше подумай – может, есть на свете человек, который заслужил этот букет.

– Ты права, – сказал я. – Такой человек на свете есть. У меня тоже к тебе последняя просьба.

– Да, солнышко, какая?

– Выбрось мне в окошко бутылку из-под коньяка, который я принес в первую ночь. Даю слово, что ее я поймаю.

– Странная просьба. Но у меня нет ни времени, ни желания удивляться. Сейчас.

Она направилась в глубь гримерки, не прикрыв на сей раз окно. Я с трудом удержался от того, чтобы полезть наверх. Вместо этого я сложил руки на груди и постарался придать своему лицу как можно более небрежное и насмешливое выражение.

– Лови, солнышко! – Люсьена снова появилась в окне, сжимая в вытянутой руке горлышко пустой бутылки. Затем она медленно разжала пальцы, и бутылка полетела вниз. Я бросился вперед и в последний момент поймал ее.

– Молодец, мой маленький, – сказала Люсьена. – Ты не так нерасторопен, как кажешься. Расстанемся на этой светлой ноте.

Она улыбнулась мне и закрыла окно. На сей раз окончательно. Я поднял с земли бутылку и положил ее в сумку. Затем еще некоторое время постоял, словно ожидая, что сейчас за окном послышатся рыдания Люсьены, которая нарочно устроила этот спектакль, чтобы мне было не так горько расставаться с подобной стервой. Никто не заплакал. Я постоял еще немного, а затем побрел с букетом и сумкой ко входу в Октябрьский дворец. Я зашел в фойе и направился прямиком в буфет. Людей в буфете было совсем немного, а за прилавком стояла незнакомая мне женщина лет сорока с гладко зачесанными под чепец волосами.

– А где Надя? – спросил я.

Женщина не слишком любезно глянула на меня.

– Здороваться, вообще-то, надо, – проворчала она.

– Извините. Здравствуйте. А Надя где?

– Выходная сегодня твоя Надя. Передать ей чего?

– Да… вот это. – Я протянул букет.

– Ох ты… – подивилась буфетчица. – Какие Надьке цветы приносят… Ты ухажер ее, что ли?

– Нет.

– А кто?

– Да никто.

– А чего ж такие букеты ей таскаешь?

– А это не ей, – сказал я.

– А кому же?

– Вам.

– Мне?

– Ну да. Чтобы красоты на всех хватило.

– Надо же, – покачала головой буфетчица. – Сроду мне таких не дарили. Белые розы, прям как на свадьбу… Милый, ты чего? – Она тревожно глянула на меня. – Да ты плачешь никак?

– Нет, что вы, – ответил я, чувствуя в голове какую-то пустоту. – Это у меня глаз подбитый слезится.

–

Ну да, подбитый один, а слезятся оба. Вот что, милый, давай-ка я тебе коньячку налью.

– Спасибо, – сказал я. – С коньячком это вы хорошо придумали.

Женщина налила мне полный стакан и велела выпить его залпом. Я послушно выпил и попросил еще.

– А не хватит тебе, милый? – с сомнением спросила женщина. – Еще напьешься, разбуянишься.

– Не разбуянюсь, – сказал я, – честное слово. Я за столик сяду и буду его потихоньку пить.

– Ну смотри.

Она налила мне второй стакан. Я расплатился. Она отсчитала мне сдачи как за один стакан. Я удивленно глянул на нее.

– Первый – это как лекарство было, – пояснила она. – А за лекарство денег не берут. У нас буфет, а не аптека.

– Спасибо, – сказал я. – Ах да, извините, совсем забыл…

Я полез в сумку и достал оттуда пустую бутылку из-под коньяка.

– Вот, – сказал я, – я тут брал у вас, так надо вернуть.

– Что это ты у нас брал? – поинтересовалась буфетчица. – Бутылку коньяка?

– Нет, – ответил я, – просто бутылку. Пустую. Тут у вас мой друг выступал, ему для фокуса пустая бутылка нужна была, а он дома реквизит забыл.

Буфетчица с сомнением посмотрела на меня.

– Врешь небось? – спросила она.

– Честное слово, не вру… То есть вру, конечно.

– Другое дело. Да не бойся ты, не выдам я твою Надю.

Я взял коньяк и присел за столик у окна, неторопливо попивая. В буфет вошел долговязый юнец, с которым я познакомился в первый день конгресса.

– О! – сказал он. – Кого я вижу! Ну наконец-то, братан. А то я тут тебя два дня поджидал, чтоб выпить.

– Чего это вдруг?

– Так мы ж договаривались.

– Да? Извини. Забыл в мирской суете.

– Я вижу, братан, в этой мирской суете кто-то подсуетился и оформил тебе фингал под глазом.

– Мир не без добрых людей.

– И кто эта светлая личность?

– Десятка пик.

– Чего? Какая десятка пик?

– Фокус ты показывал, помнишь? Карта, которую я тогда вытащил, десятка пик была.

Долговязый покачал головой.

– И давно к тебе память вернулась? – полюбопытствовал он.

– Как в глаз получил, с тех пор и вернулась.

Долговязый вздохнул.

– Да, – проговорил он, – жаль, что не я тебе в глаз засветил.

– А уж мне-то как жаль, – подхватил я. – Если бы ты мне тогда в глаз засветил, может, ничего такого и не произошло бы.

– Чего такого не произошло бы?

– Да ничего такого. Вообще. Подрались бы тихо-мирно, забрали бы обоих в милицию, отсидели бы по пятнадцать суток, и на душе сейчас был бы просто рай.

– А так у тебя на ней что, братан?

– Ад. Кромешный ад, сквозь который текут слабенькие коньячные струйки.

Долговязый хлопнул меня по плечу.

– Не гони минор, братан, сейчас мы твои струйки до речек расширим.

Он сбегал к буфетной стойке и вернулся с двумя полными стаканами коньяка.