Возвращаясь к себе
Шрифт:
После таких слов ехать к нему я не собиралась, но попробуйте переубедить Романова! В итоге, мы снова оказались в его квартире, правда я отвоевала себе право спать в другой комнате. Лежа в темноте с открытыми глазами и даже не пытаясь уснуть, я долго прислушивалась к шагам за стеной. А потом он пришел и молча перенес меня на свою кровать, из которой я не вылезала до утра, потому что она оказалась единственным местом, где мне хорошо, тепло и спокойно.
Я начинаю привыкать к тому, что каждое утро просыпаюсь рядом с мужчиной, который обнимает меня и улыбается во сне. Мы вместе собираемся
Вечером я всегда его жду в «Атаке», даже если он задерживается, хотя у меня уже есть ключи от его квартиры.
Когда я приезжаю в офис и встречаюсь с пытливым взглядом Сергея, мне хочется спрятать глаза, чтобы он не догадался, как я счастлива. Мы общаемся только по работе.
С подругами я практически не вижусь. Однажды случайно встретились с Катюшей в торговом центре. После нескольких ничего не значащих фраз она вдруг спросила:
— А что с Романовым? Вы все еще вместе?
— Все еще — да, — ответила я, пожав плечами.
И мы разошлись, как чужие, так ни о чем больше друг друга не спросив.
У меня только одна печаль и непроходящая боль. Она не дает мне покоя, мешает спать. О ней я не могу поговорить ни с кем, даже с Лешкой, потому что он слышать ничего не хочет о моей маме. А я за нее молюсь.
Мы не общаемся. Несколько раз я звонила соседке Валентине Алексеевне, но она знает только, что мама хандрит, ругается с соседом и жалуется на больную ногу. Идти или звонить маме сама я пока не могу — не хочу обижать упреками родного человека.
В эти выходные Мила и Паша пригласили нас на вечеринку по случаю помолвки. Пашка развернул бурную деятельность: снял за городом коттедж, пригласил всех знакомых и малознакомых, хотя сначала уверял, что будут только свои.
Идти мне не хотелось — не люблю такие мероприятия. Но для Лешки это важно, и мы не можем не пойти. Я одела свое зеленое платье с вырезом на спине: покупать что-то новое не было времени. Лешка — черные узкие брюки, светлую рубашку и черный пиджак с рукавами три четверти. Все татуировки на виду. Заметив, как я рассматриваю его, подошел и обнял за талию.
— Что? Не соответствую представлениям хорошей девочки об идеальном мужчине?
И ведь не ради смеха спросил. Всерьез сомневается в том, что нравится мне. Ничего не могу ответить — комок в горле. Прижимаюсь к нему, с наслаждением вдыхая его запах. Лешка, ты посмотри на нас со стороны и вспомни, из какого дерьма ты меня вытащил. У тебя только на руках татуировки, а у меня вся душа исколота.
Сначала мы хотели вызвать такси и остаться у Пашки с Милой на ночь, но с утра накрапывал дождь, холодный ветер волочил тяжелые серые тучи. Вечером обещали снег. И Лешка, не доверяющий таксистам, решил ехать на своей машине.
Коттедж находился в 15 километрах от города и оказался огромным двухэтажным домом с верандой, колоннами и балконом. Кое-как припарковавшись (вся дорожка была заставлена машинами) мы вошли в дом, держась за руки.
Яркий свет, отражающийся в глянцевой поверхности пола и потолка, ослепил меня. В холле
Лешкин недовольный голос вывел из оцепенения:
— Лучше бы на футбол пошли!
Но он тут же радостно улыбнулся, потому что сквозь толпу незнакомых людей к нам продирался румяный счастливый Пашка.
— Привет! — завопил он, пытаясь перекричать музыку. — Ну наконец-то! Мила сейчас петь будет!
Паша повел нас через холл в круглую комнату, где на импровизированной сцене рядом с музыкантами уже стояла Мила. Наступила тишина, и полилась приятная знакомая мелодия. Мила пела, как всегда, грустную балладу о любви. Некоторые начали танцевать, другие, как мы с Романовым, стояли, обнявшись, и слушали. Пашка встал рядом с Милой, взял ее за руку и пытался пританцовывать. Это выглядело так трогательно, что, по-видимому, подействовало и на Лешку.
— Давай тоже поженимся… — шепнул он мне в ухо.
И так естественно это прозвучало, так просто, что я с улыбкой ответила:
— Давай…
Когда песня закончилась, Паша обнял Милу и взял у нее микрофон.
— Друзья! — гаркнул он так, что зазвенели колонки. — Спасибо, что вы пришли разделить с нами наше счастье…
— Знаешь во сколько обошелся Пашке этот банкет? — спросил вдруг меня Романов. — Он квартиру мог бы купить…
Только теперь я начинала улавливать всю фальшь этого вечера. Мила, одетая в длинное золотистое платье, с пышными волнистыми волосами, напоминала конфету в дорогой обертке. Она не пыталась скрыть, а будто нарочно подчеркивала разницу между ними. Пашка рядом с ней смотрелся как деревенский парень рядом с оперной дивой. Румяный, круглолицый, в простой клетчатой рубашке и джинсах, он, кажется, совсем не замечал диссонанса.
Нас обступили, с Романовым здоровались, он знакомил меня с какими-то людьми, чьи имена я тщетно пыталась запомнить. В основном, это были его знакомые по клубу.
Когда начался банкет, пришел Ирокез, почему-то один, и по-видимому, как и я, почти ни с кем не знакомый. Он поздравил Пашу и Милу, а потом присел рядом с нами. С ним всегда было весело, интересно, и на какое-то время мы так увлеклись беседой, что забыли об общем веселье.
Я не сразу поняла, что пьяный истеричный смех — это смех Милы. Они с Пашей стояли у выхода из комнаты. Мила была так пьяна, что еле держалась на ногах, практически висела на Пашке, при этом громко разговаривая с молодым мужчиной, который, кажется, был владельцем клуба, в котором она когда-то работала. Паша улыбался, но выглядел растерянным и не знающим, что делать.
— Ну надо же так напиться! — кивнул Ирокез в их сторону.
Пашка уговорил наконец Милу присесть к столу, но стало только хуже. Пьяная Мила вела себя как базарная баба.
— Эй ты! — кричала она через стол гостям, — ты еще не выпил за наше здоровье!
Я видела, как незаметно покинули вечеринку несколько человек; другие старались не замечать пьяные выходки невесты и развлекались, как могли. Мила же, немного посидев за столом, встала и неровной походкой направилась из комнаты. Когда Пашка попытался ее остановить или проводить, она закричала на него так громко, что даже мы услышали: