Возвращаясь к себе
Шрифт:
— Это не факт, — наконец говорит врач, — нужно терпение и серьезная реабилитация. Возможно, понадобится операция. Сейчас этого сказать не могу.
— Сын, успокойся! Тебя обследуют. В конце концов, поедем в Германию. Думаю, через полгодика поставим тебя на ноги.
Отец говорит бодро, но я замечаю, как они переглянулись с врачом, будто заговорщики.
— Только не врите мне, пап! — прошу я. — Не надо врать! Говори, как есть!
Я хочу только правду, пусть даже самую страшную.
У отца
— В Германии это будет или в нашей клинике — не так уж и важно. Вы должны понимать, что вам понадобится много мужества и терпения. Полгода, к сожалению, — нереальный срок. Не надо тешить себя надеждой, что это пройдет как ОРЗ. Надо надеяться на лучшее, но быть готовым ко всему.
Меня как пришибло.
— То есть вы хотите сказать… — пытаюсь я задать самый главный вопрос.
Вдруг отец бесцеремонно отстраняет врача и сует мне телефон.
— Держи, это тебя.
Что-то мелькнуло в его взгляде, от чего у меня задрожали руки.
— Алло? — едва слышно хриплю в трубку.
— Леша?
Ее звонкий высокий голос взрывает тишину. И так странно нежно звучит мое имя в ее исполнении, что у меня мелькает мысль: «Неужели это она мне!». Я молчу, потому что горло сдавило будто клещами. Лиза! Моя девочка!
— Леша, как ты? — кричит она в трубку и, не дожидаясь ответа, просит. — Можно я приду?
— Приходи, — отвечаю я, ничего не соображая.
Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.
— Очень хорошая девушка. Одобряю, — говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.
Будто меня интересует его мнение!
Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.
Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати. Уже в этот момент пожалел, что дал слабину и позволил пустить ее сюда, позволил увидеть себя слабым и беспомощным.
— Леша, — зовет она, присаживаясь рядом. — Как ты?
Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.
Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.
— Нормально, — буркнул я, и мы надолго замолчали.
Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего
— Ну мы пойдем, наверное, — он наконец догадался оставить нас одних, — а вы поговорите.
Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.
— Резких движений не делать, — бросает он перед уходом.
Когда за ним закрывается дверь, я тянусь к ее руке. Она сама протягивает мне ладонь, и я чувствую, что, несмотря на духоту, она ледяная.
Лиза смотрит на меня сверху вниз, и мне не по себе. Я отвожу глаза, потому что даже представить боюсь, о чем она думает, видя мою небритую физиономию, голое тело, покрытое тонкой простыней, через которую наверняка видно, что на мне памперс.
— Как Ирокез и Мила? — спрашиваю, хотя все о них знаю от отца и вообще не хочу ни о ком говорить, кроме нас.
Но Лиза начинает рассказывать с готовностью, как будто она пришла навестить меня, чтоб поделиться последними новостями. Потом опять замолкает и, когда я спрашиваю о квартире, смущается.
— Там все нормально, но я там не живу. Переехала, — пожимает она плечами, будто это в порядке вещей.
— Почему? — стараюсь говорить спокойно, а внутри всего трясет.
— Оставаться там мне было бы не совсем удобно.
— Куда ты переехала? — по-моему, я говорю излишне требовательно и грубо.
— Пока к подруге, а потом — посмотрим.
У меня все обрывается. Крысы бегут с корабля?…
— Что говорит врач? — тихо спрашивает она.
— Что все очень плохо.
— А конкретно?
Я молчу, уставившись на дверь. Быстрее бы уже вернулся доктор! Мне муторно, противно продолжать этот разговор. Что я ей скажу? Что прикован к кровати на год, а то и на всю жизнь?
— Леша, — зовет она и прикасается рукой к моей щеке, смотрит с нежностью.
Я морщусь, как от боли, потому что на глаза наворачиваются слезы.
— Что? Плохо? — вскакивает она. — Я сейчас…
И мчится из палаты.
Мне опять делают обезболивающее, а она стоит у стены, сложив руки в каком-то молитвенном жесте.
Глава 11
Лиза
Не помню, как оказалась возле его палаты. Кто-то проводил меня, по пути набросил халат, дал бахилы. Перед дверью я стояла чуть живая. Думала, что наконец-то сейчас увижу его, смогу обнять!
Но, войдя, растерялась. Романов лежал хмурый и смотрел на меня, будто был чем-то недоволен. Рядом с его кроватью с таким же каменным лицом стоял врач. Виктор Михайлович расположился у окна и, казалось, следил за каждым моим движением. Было неловко. Они все будто ждали от меня чего-то, а я не могла понять, чего.