Возвращение домой

Турлякова Александра Николаевна

Янис губы разомкнул, видимо, хотел ещё что-то добавить, но осёкся, уловив это недоверие, полосонул потемневшими от ненависти глазами. На его бледных щеках появился лёгкий румянец. Это была ярость! Та ярость, от которой бросает в жар, и сердце колотится быстрее, а руки – невольно сжимаются в кулаки. «Не веришь – зачем тогда спрашиваешь?»

– Скоро, капитан, здесь начнётся охота! А в роли дичи будем мы! Времени на трепотню не осталось! – в сердцах проговорил Алмаар, выместив в своих словах эту ярость. В словах и во взгляде…

А Дюпрейн усмехнулся с невольной улыбкой: «Да-а, стоило натолкнуться на сионийцев вот так – нос к носу, чтобы у тебя, наконец-то, включилась осторожность. И внимание!

Понял, что шкуру – свою, родимую! – спасать нужно… Суетиться начал. Где ты раньше-то был?.. И ведь хитрый же малый! Умный! И когда нужно, осторожный! Несдержанный, правда, часто… Но оно и понятно. Где ей, этой сдержанности, учиться? На улице, что ли? Нет, не та школа, не туда тебя судьба кинула, парень. А вот спецназовец бы из тебя неплохой получился. Подучили бы терпению, сдержанности, выдержке, вниманию, а навыки соответствующие уже у тебя есть. И башка варит, когда нужно. Прошёл же мимо машин, через мины прошёл, никого из патруля не переполошил и нас нашёл. Сволочь, конечно, порядочная, всё по настроению, по-своему, а навыки есть… А финал какой? Одни вы здесь и финал для вас, для всех, четверых, один: взорванные шахты и смерть, если не от взрыва, то от голода…»

Дюпрейн смотрел на своих бойцов, на каждого по очереди и на всех вместе. На Моретти: суетной парень, конечно, но честный, искренний. На Тайлера: гвардеец, и этим словом всё сказано. На Кордуэлла: этому-то рассудительности не занимать, простой по-деревенски, но сметливый и внимательный. И Алмаар: ненавистный тип, испорченный с детства. Но умный, сволочь, хоть и вспыльчивый. Даже уважаешь невольно за эту его индивидуальность, за упрямое упорство даже в шкуре солдата оставаться самим собой. Со всеми своими недостатками… Возможно, Тайлер и прав. Таким, как Алмаар, место среди «информаторов». Они там все такие же независимые, даже власть Императора на них не распространяется.

Все – разные! Каждый – личность! И у каждого своё прошлое, своё детство, своя память. Но смерть для них для всех одна, общая. И это даже не ваше решение, не ваша воля. И не моя! Интересно, у того, кто, разрабатывал операцию, есть свои дети? Сыновья?.. Неужели никто не подумал о тех четырёх парнях, которым предстоит умереть ради такой глупости, минутного решения?! И всё ради рудника, а он, ещё неизвестно, кому достанется.

И мне их предстоит туда притащить! Навешать лапши на уши. И самому же взорвать! И это после того, что пережили вместе за последние дни?! Кого бы я и смог взорвать, убить собственноручно, так это Алмаара. Достал вконец! Уже сил терпеть не осталось!

И Дюпрейн перевёл глаза на Яниса, сидящего рядом. И перед глазами встала чёткая, реальная до каждой мелочи, до каждой незначительной детали картинка: тусклые стены шахты, металлические подпорки, неяркий свет аварийного освещения. И в самом дальнем углу – Алмаар с коробкой взрывчатки… И вот он, – взрыв! Дюпрейн даже смог представить себе этот огненный шар, нестерпимо раскалённый смерч, сметающий всё на своём пути!.. Разлетающиеся куски породы. Оседающий потолок. Взрывающиеся стеклянными брызгами лампы. Со скрежетом ломающиеся, как хрупкие спички, толстые опоры. И среди всего этого хаоса – Алмаар! Дюпрейн ненавидел его до смерти! И поэтому даже улыбнулся с мстительным блеском в глазах, представив с особой старательностью, как кусок балки пробивает Алмаару грудь, ломает рёбра, разрывает лёгкие…

Представил и сам ужаснулся. Нет! Это страшно! Желать смерти человеку, какой бы сволочью он ни был. Даже Алмаару! Ведь свой же, ниобианин, вернулся же, не сдался, пришёл… «Кажется, я начинаю сходить с ума» – С тоской подумал Дюпрейн, закрывая лицо раскрытыми ладонями, со злостью, с раздражением на самого себя потёр щёки, колючие от щетины, потом глаза, лоб. А перед глазами

до сих пор эта навязчивая картинка: момент смерти Алмаара, и опять со всеми подробностями… Даже самому больно вдруг стало. Защемило где-то в груди. Да, он желал ему смерти, но когда представил её себе – явно, во всех подробностях, – понял, как это страшно… Ведь у него же тоже, как у всех остальных, когда-то была мать. И она страдала бы сейчас за свою кровиночку… «Чёртов приказ! Почему они не рассказали всё сразу, ещё на Ниобе, что за операция? Когда ещё можно было отказаться, сослаться на что-нибудь или придумать отговорку, подключить кого-нибудь из своих… А сейчас… Да что сейчас? Ведь даже здесь, когда сам проходил этим маршрутом, сам всё проверял, вносил данные в карту, не думал, что ЭТО будет так сложно, и это при моём-то опыте… Учили же убивать, легко, не задумываясь, на каждый шорох, сначала – убивать, потом – думать. И что же? Увидел этих сопляков, потаскал мальчишек по джунглям – и всё! Жалко стало!.. Эх, если б только знать всё заранее… Не выполни теперь приказ, и сам загремишь по всей строгости. Сейчас из-за войны с этим не шутят…»

Дюпрейн со вздохом отнял руки от лица и тут встретился с Тайлером глазами. Вид у парня был странным: белый, аж серый, как будто помертвевший разом, огромные, нечеловеческие глаза, а в зрачках – продолговатых, как у кошки, зрачках! – неописуемый ужас и нестерпимая, просто немыслимая боль. Закушенная почти до крови губа. Но самое жуткое – эти глаза! Они словно в душу глядели. Дюпрейн в этот момент мог поклясться, что парень «читает» мысли, и сейчас именно это он и делал! И зрачки эти! Как тогда, когда мину обезвреживали… Ужас какой-то!..

Да-а, это уже тихое помешательство! Старею!.. Пора на пенсию, видать…

И Дюпрейн взялся за свой автомат, проверил обойму, сменил на новую, полную, остальные патроны отдельно, насыпом, переложил в подсумок. Оставил только один. А когда поднял голову, даже удивился невольно: солдаты его, не дожидаясь приказа, занимались подготовкой оружия. Наконец-то, стали превращаться в ту команду, о которой он так мечтал. Алмаар вот только и здесь, как всегда, не слава Богу! Автомат по боку, сидит, ботинки шнурует. Далеко, видать, бежать собрался. Да Тайлер, – как варёный! Будто пришибленный, еле двигается. И глаза пустые и бледный до сих пор. Не заболел ли?…Дождался, когда все собрались, и сказал:

– Эй, Алмаар! – Янис вскинул глаза, скорее инстинктивно потянулся рукой за автоматом. И Дюпрейн бросил ему под ноги патрон, тот, который приберёг заранее. – Это тебе, рядовой, чтоб было, чем застрелиться в другой раз. А то вдруг меня рядом не окажется!

Кто-то из парней хохотнул, наверное, Моретти, Алмаар вынес и это унижение – всеобщее унижение и новое объявление недоверия – спокойно, на лице ни один мускул не дрогнул, лишь глаза вспыхнули и сразу погасли. Волевой парень, может сдержаться, если хочет…

– Ну, ладно, будем пробовать пробиваться через дорогу дальше, – заговорил Дюпрейн, поправляя лямки рюкзака. – У моста нам делать нечего, пойдём в сторону Флорены… И соблюдайте осторожность! О нас уже все знают. И, скорее всего, ждут, или облаву устроили…

Небо к этому времени начало светлеть, хотя до восхода солнца оставалось ещё больше двух часов. А птицы, дневные птицы, уже заметно оживились, приветствовали начало нового дня, торопили с рассветом. Сумерки редели с каждой минутой. Начинался ещё один день. Такой же, как и вчерашний, для окружающей природы, для каждого дерева, для каждой птицы, для каждого цветка и листика. Но это был ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ на счету тех, кто пробирался сейчас через джунгли с отчаянием обречённых и с надеждой на успех. И никто из них не мог знать, чем он закончится, этот день, день, который только начинался…