Возвращение домой
Шрифт:
О еде забыли все, даже Янис молчал – ни слова упрёка. Забыли и об отдыхе тоже. День этот превратился в один сплошной, непроглядный кошмар, о которого не отделаться, как ни старайся. Где они только ни побывали!
Прошли почти двадцать километров вдоль дороги до тех пор, пока не наткнулись на сионийцев. Те установили плотный заслон, прямо через лес. Машины! Солдаты! Шум и гам! Через дорогу не перейти – её оцепили, через каждые 150 метров в пределах видимости стояли вездеходы с готовыми к стрельбе крупнокалиберными пулемётами. Сунься – и начнётся стрельба, как в тире! Днём и пробовать не стоит!
Они ушли в глубь леса, к самой реке, но и Чайна была перекрыта. Катера с солдатами сновали туда-сюда, не переставая, а приборы слежения реагировали на каждый всплеск. Квадрат
Сейчас их спасало лишь то, что они находились в постоянном движении, перемещались по этому квадрату с места на место, отдыхая минут по 15, не больше. А над головами низко, почти касаясь макушек деревьев, кружили аэролёты. Зависали в воздухе, пытаясь уловить под собой движение, опускались ещё ниже, но лес был очень плотным и густым, листья и лианы переплелись, как единая маскировочная сетка, засечь сверху хоть что-то оказалось невозможно. Пролетая над предполагаемым местом нахождения диверсионной группы, сионийцы включили компьютер, выдававший один и тот же текст строгим, суровым голосом:
– Ниобианские солдаты! Мы знаем, что вы тут! И вам не уйти! Мы также знаем, что вы нас слышите! Предлагаем вам сдаться, всем и с оружием! Обещаем каждому из вас неприкосновенность и положение военнопленных со всеми положенными по закону правами!.. Вы можете сдаться любому патрулю, любому сионийскому солдату!.. Ваша безопасность гарантируется нашим командованием!.. – текст повторялся слово в слово. И так весь день, пока не стемнело. Сионийцы боялись за мост через Чайну, боялись за свой город, боялись самого факта присутствия противника на своей территории, в своём тылу, и поэтому организовали всё на высшем уровне, с привлечением всей необходимой техники и большого числа людей. Но при всём этом они не просто ждали, когда враг придёт и сдастся сам, они принимали меры, и постепенно кольцо начало сжиматься. Сионийцы прочёсывали каждый метр, каждый куст, ощупывали землю, чуть ли не руками.
О том, что возможность вырваться уменьшается с каждым часом, первым заметил Дюпрейн, когда они попытались вернуться назад, туда, где прошлой ночью пытались перейти магистраль. А там уже вовсю сновали солдаты, прочёсывали лес, и следы пребывания диверсионной группы были ими найдены, несмотря на всю старательность и осторожность Дюпрейна. И это подтверждение присутствия врага лишь добавило сионийцам бдительности и упорства.
Кольцо сжималось!
Весь день Джейк был как на автопилоте. Шёл следом за капитаном, бежал, когда бежали все, затаивался, если они подбирались сильно близко к сионийским солдатам, отдыхал и пил воду, когда отдыхали и пили остальные… Он делал всё это и ничего не видел перед собою, ничего не слышал или, скорее, попросту не воспринимал. Их дальнейшая судьба теперь его интересовала мало, по крайней мере, весь этот день с того момента, когда ему удалось «заглянуть» в мысли капитана. Он поймал не мысли, а злость, ту ненависть и все те чувства, которые испытывал Дюпрейн, тщательно представляя себе смерть опостылевшего Алмаара. Именно эта злость и позволила Джейку во всех подробностях «увидеть» картину. Увидеть смерть Алмаара именно такой, какой она представилась капитану. Странно, но вместо Яниса Джейк видел самого себя и видел настолько хорошо, что заныло, заболело в груди, шевельнулось что-то страшное, будто это его грудь – не Алмаара! – пробивал обломок балки, будто его рёбра и лёгкие ломало и крушило невиданной силы взрывом!..
И эта боль не утихала, пульсировала, заслоняя собой даже отчаяние и чувство безысходности при виде всех их жалких попыток пробиться в «свободный» лес. Она, эта боль, жила в нём, гнездилась где-то глубоко в груди, отдаваясь с каждым ударом сердца во все уголки тела и разума. Даже за ужином, когда они поели впервые за весь день, он не мог отделаться от этой навязчивой невыносимой боли. Она, конечно, немного притупилась, и память уже не так часто восстанавливала
Лица Джейк не видел, не запомнил, да и не всё ли равно, кого из них представлял себе капитан, и так ясно: такой конец уготован каждому из них!
И неожиданно все казавшиеся ранее незначительными детали, на которые он обращал внимание ещё в предыдущие дни, встали все на свои места, составили одну довольно простую и ясную картину. Реальную картину реального приказа!
«Какие к чёрту огневые позиции?! Подготовка рудника к приходу своих?! Это же всё чушь!!! Чушь, рассчитанная на глупых, недалёких мальчишек! Такими нас и считали где-то там, „наверху“, когда придумывали эти нелепые небылицы… Небылицы, которые будут стоить нам жизни! Да ведь Дюпрейн на смерть нас тащит!.. На верную гибель. На том проклятом руднике!.. Рудник, значит, взорвать решили, все шахты разом! И не удивлюсь, если их там четыре. Четыре ветки для каждого из нас…
И взрывчатку для такого дела каждый сам несёт, сам тащит на своих же плечах! – при этой мысли Джейк принялся мысленно перебирать все вещи, какие были у них в рюкзаках. Продукты (ерунда их уже, правда, осталась!); гигиенические принадлежности на каждый раз в отдельном запаянном пакете, смена носков, одеяла, аптечка… Аптечка! Джейка чуть не подбросило от неожиданной догадки. – Ну, конечно! Конечно! Куда ещё можно спрятать небольшую бомбу с радиоуправлением, как не в аптечку?! Кому в ней копаться без лишней надобности, если все будут живы-здоровы? Вот она, разница в весе! Ведь аптечки-то наши куда тяжелее обычного… Не так и сложно будет Дюпрейну отправить каждого по отдельной шахте со всем своим барахлом, а потом у себя включить импульсный детонатор… Или у него есть уже что-то поновее для такого-то случая?
Всё рассчитали до мелочей! Всё за нас решили! Даже с индикаторами, и то учли!
Если от нас там, в шахтах, что-то и останется, то без индикатора попробуй разберись, чья сторона провернула такое рисковое дело. Кто это здесь оставил свои бренные кости в тех шахтах во славу Отечества? Не-ет, здесь не в славе дело, а в мстительности и в жадности!.. Не себе – так никому!
Подстраховались, значит?! На всякий случай, мало ли, как война пойдёт, в чью пользу? А рудник отдавать нельзя! Они все так решили…»
Нас ждала безымянная смерть! Без креста на могиле, без имени! И уж тем более без памятного обелиска и… почётного караула! Братская могила для четверых!.. Джейка аж холодный пот прошиб от такого цинизма. Кто же это придумал? Военное Министерство? Или кто-то из чиновников на Ниобе? Да и какая теперь разница?! Все хороши!
Тут он неожиданно вспомнил лейтенанта Барклифа. «Что-то он там плёл насчёт осторожности, насчёт матери, плохую судьбу притянул сюда же… Выходит, знал, куда нас оправляют! Наверняка знал! Стал бы он рассказывать о своём прошлом, о своей мечте, о Гвардии, если б не был уверен, что видятся они в последний раз?! Предупредить, значит, хотел! Что ж, хоть на этом спасибо! – Джейк усмехнулся с горечью, озадаченно потирая щеку ладонью. – Но почему прямо не сказал? Не рассказал всё? Ведь был же момент для разговора, когда утром в коридоре виделись? Встретиться бы теперь после всего этого – ох и сказал бы я всё, что на душе накипело!.. Ненавидел, перевоспитывал, ломал, как мог, изо всех сил старался, а потом вообще оправил на убой…
…Интересно, а что Дюпрейн? – Джейк перевёл взгляд на капитана: тот сидел опять с картой, мудрил что-то, составлял новую программу, хотел вывести своих солдат из этой заварухи. – Спрашивается, зачем? Для чего? Чтобы потом своими же руками убить?.. А сам-то он, интересно, вернуться собирается? Не иначе! Кто-то ж должен доложить о выполнении приказа, чтобы те там, „наверху“, успокоились, дух перевели…
Кто же знал, что сионийцы за эти несколько дней так серьёзно за войну возьмутся, так продвинутся, что мы теперь у них в тылах и не пройти никуда? Сидим под прицелом – только дёрнись!