Возвышение падших

Saltwater Marina

Сердце, до этого волнительно трепещущее в груди из-за предстоящего разговора с Повелителем, который она решила более не откладывать, сбилось с ритма и неистово понеслось в скач, окрашивая щеки девушки в нежный розовый румянец.

Локман-ага, увидевший это, понимающе ухмыльнулся, так как давно знал Альказа, как и знал о его влиянии на женщин.

Альказ, будто не заметив этого, развернулся и размашистыми шагами двинулся по коридору, провожаемый растерянным и взволнованным взором юной Султанши.

— Айше? —

неожиданно раздался за ее спиной материнский голос, от которого Айше вернулась в реальность. — Что ты здесь делаешь?

Раскрасневшаяся и взволнованная, Султанша обернулась к матери и та непонимающе нахмурилась, разглядывая дочь.

— Аллах милостивый, что с тобой?

— Ничего, Валиде… С вашего позволения.

Спешно девушка обошла мать и едва не бегом покинула коридор, отчего Локман-ага подавил улыбку, вызванную умилением и некоторой долей понимания.

Проводив непонимающим взором убежавшую дочь, Шах, прочистив горло, попросила хранителя покоев известить султана о ее визите и вскоре вошла в опочивальню.

Уставший Орхан корпел над каким-то документом, оставляя на нем печать султана.

— Орхан, — улыбнулась Хюма Шах, подходя ближе.

— Проходи, сестра.

— Помнится, ты говорил, что устал… — ненавязчиво начала она, приступив сразу к тому, ради чего пришла.

— К чему ты об этом говоришь?

— Если ты не против, я бы хотела отправить к тебе этой ночью наложницу. Из тех, что я закупила вчера специально для тебя.

Орхан некоторое время задумчиво молчал, а после позволительно кивнул, подумав, что ему не помешает, наконец, расслабиться, а беременная Гюльхан ему в этом уже помочь не может.

— Пусть приходит.

Гарем.

Довольная, Хюма Шах степенно проходила мимо распахнутых дверей гарема в сторону своих покоев, как ее окликнула рыжеволосая Гюльхан, вышедшая из гарема, едва завидев ее.

— Султанша, — вынужденно поклонилась она, не стирая с лица злорадной и самодовольной улыбки.

— Гюльхан.

— Вы уже слышали радостную весть?

— О чем ты говоришь?

— Я ожидаю ребенка, госпожа.

Вздрогнув от неожиданной и малоприятной новости, Шах, поджав губы, сдерживается от волны негодования и холодно улыбается женщине.

— Дай Аллах, Гюльхан, родишь здорового ребенка. Ты ведь уже далеко не молода…

— Но Повелитель ценит меня не только как женщину, — помрачнев, съязвила та, сверкнув синими глазами.

— Всем известно, что именно твое тело он и ценит, которое уже опостылело ему, — жестко процедила Шах, прожигая темно-карими глазами самодовольную наложницу. — Уверена, скоро династия пополнится множеством детей, ведь я обновляю гарем брата. Новые и красивые наложницы томятся в ожидании его внимания и, будь уверена, я готова помочь им в исполнении их мечт.

Ухмыльнувшись, темноволосая Султанша степенно удалилась, а Гюльхан, проводив

ее испепеляющим взором, насторожилась словам о гареме и наложницах.

Вечер.

В небольшой комнате гарема худощавую Артемисию служанки старательно готовят к хальвету.

Длинные темные волосы, едва успевшие просохнуть после похода в хамам, были собраны на затылке в витиеватую, но незамысловатую прическу, а сама девушка блистала в ярко-фиолетовом платье с кружевной отделкой на груди.

Когда двери распахнулись и в комнату вошла ухмыляющаяся Шах Султан, наложницы застегнули на тонкой шее Артемисии серебряную цепочку с небольшим медальоном.

— Султанша, — поклонилась наложница, спокойно встретив тяжелый взор госпожи.

— Красавица, — критично осмотрев девушку, довольно изрекла та. — Ты ведь понимаешь, что всему этому обязана мне, Артемисия?

— Да, госпожа.

— Прекрасно. Будь всегда такой же спокойной и благодарной. Тогда жизнь в гареме для тебя обернется раем, ведь те, кто мне не угоден, здесь горят в адском пламени страданий.

— Не волнуйтесь, госпожа. Ад мне не страшен, так как в его пламени я давно сгорела.

Нахмурившись от ее слов, которые можно было воспринять как дерзкий, но умело отстраненный ответ на предостережения, больше походящие на угрозы, Хюма Шах задумалась над тем, что хатун прячет в себе довольно своенравный характер, который настораживал госпожу с самого их знакомства.

Ночь.

В нерушимой тишине Орхан в задумчивости рассматривал темноволосую девушку, лежащую рядом с ним на ложе, нагота которой была прикрыта тонкой простыней.

Ее затуманенные серо-голубые глаза меланхолично рассматривали искрящиеся мерцающими звездами ночное небо, которое было видно через распахнутые на террасу двери из-за неимоверной летней жары.

Утонченная красота девушки в скупе с ее загадочностью и даже каким-то веющим от нее странным мистицизмом поразила его.

Он давно не знал других женщин, кроме Гюльхан, на которую в последнее время уже и смотреть не мог без раздражения.

Его подобное устройство его жизни устраивало, потому как он был отягощен мыслями о государстве, о чувстве вины, вызванном убийством братьев.

Сейчас же ему казалось это глупым, ведь подобные создания томились в гареме, ожидая его внимания.

Хотя какого-то томления, какое заключено в глазах наложниц его гарема, когда он проходил мимо него, в серо-голубых глазах Артемисии не было, как не было и льстивого, наигранного обольщения.

Вздохнув, он медленно провел по ее впалой щеке с заостренными скулами ладонью, отчего девушка вздрогнула и, будто очнувшись от какого-то дурмана, растерянно взглянула на мужчину.

— Ты столь юна, но в глазах твоих мудрость и тоска, — тихо проговорил Орхан, нахмурившись от высказанного вслух собственного наблюдения.