Возвышение падших
Шрифт:
— Почему вы велели усилить охрану и приказали Альказу Бею пристально следить за повелителем? Что происходит?
— Как вы… — поначалу растерялся он, но быстро взял себя в руки и нахмурился. — Меры предосторожности. Ничего большего.
— Говорите правду! — истерично вскрикнула султанша, и эхо её голоса пробежалось по стенам коридора, утонув в его глубине.
Мустафа-паша от неожиданности вздрогнул, после с опаской и беспокойством покосился на Эсен Султан и вздохнул, будто принимая поражение.
— Вижу, вы беспокоитесь за повелителя.
Эсен Султан ошеломилась, но спустя мгновение возмутилась.
— Вы думаете, что я, боясь того, что шехзаде Баязид оспорит право Мехмета на османский трон, что-то сделаю с повелителем, чтобы успеть посадить Мехмета на трон до прибытия шехзаде Баязида?
— Что вы, султанша? Говорю же, просто меры предосторожности. Не ищите в этом подвоха. Что же, мне пора идти. С вашего позволения.
Поклонившись, Мустафа-паша, пыхтя и тяжело ступая, ушёл, а Эсен Султан провожала его напряжённым взглядом серо-голубых глаз.
Генуя. Замок Альберго.
Шли дни, недели, и королева Эдже осваивалась в новой жизни, с новым титулом и новыми обязанностями.
Быть королевой было не так уж радостно и приятно. Ни один день не принадлежал ей.
Расписание дня, обязательное к исполнению.
Обязанность выглядеть подобающе титулу королевы — неудобные и тяжёлые платья, которые порой хотелось сорвать с себя, тяжёлые драгоценности и корона, сдавливавшая голову словно металлический обруч, медленно сужающийся и въедающийся в кожу головы.
Длительные аудиенции, на которых она должна была неподвижно и, причём, с прямой осанкой и улыбкой, восседать на троне по несколько часов к ряду, выслушивая жалобы и прошения подданных.
Под конец аудиенции королева Эдже с трудом могла подняться с трона, так как не чувствовала своих ягодиц и ног, а лицо от многочасовых усилий сохранить на нём улыбку болело и ныло.
Вдобавок к этому подданным постоянно что-то было нужно или у них была какая-то проблема. Она должна была дать им то, в чём они нуждались, или не дать по разумным причинам, что вызывало недовольство, а также решать их бесконечные проблемы.
Выслушивая очередное прошение, королева Эдже порою забывалась и бросала взгляд в окно, выходящее в цветущие сады, куда ей так хотелось вырваться.
Сорвать с себя неудобное платье, не дающее свободно дышать и двигаться, сбросить тяжёлые драгоценности и корону, засмеяться во весь голос, не думая об этикете и правилах поведения, упасть на мягкую зелёную траву и смотреть на небо и белые облака, по нему плывущие.
Только ночью, оставшись наедине с собой в своей опочивальне, облачённая только в одну шёлковую ночную рубашку и с распущенными волосами — естественная и свободная — она принадлежала самой себе, а не государству.
Порою она плакала по ночам, иногда выходила на балкон и любовалась ночным пейзажем — звёздным небом, луной, морем, что бушевало вдалеке, — и полной
Но чаще всего ночи она проводила с Артаферном. Они, наконец, были свободны и вольны быть друг с другом, не таясь и не боясь осуждения (кто посмеет осудить королеву?).
Только ночами она была счастлива — столь сильно, что не желала наступления утра. Лёжа в постели рядом со спящим Артаферном, с тоской смотрела в окно, где небо окрашивалось в предрассветные оттенки, и молила солнце не всходить.
Но оно не внимало её мольбам, всходило и, словно почувствовав это, Артаферн с первыми солнечными лучами, пробившимися сквозь окно в опочивальню, просыпался, одевался, коротко целовал её и уходил.
Её приказом он был повышен до командующего флотом, и дел у него прибавилось в связи с обострением отношений с Венецией. Назревала война, чего королева Эдже так боялась, неуверенная в своих силах как политик.
Этим утром, снова на рассвете, Артаферн ушёл, и Эдже, наконец, заснула. Вскоре её служанка Розмари разбудила её, потрепав по плечу.
— Ваше Величество, просыпайтесь, — жизнерадостно воскликнула она, откидывая одеяло со спящей королевы.
Сонно открыв глаза, Эдже с трудом поднималась и позволяла Розмари надеть на неё шёлковый халат, с тоской наблюдая за тем, как в опочивальню слетаются остальные служанки.
Они умывали её, расчёсывали её длинные тёмные волосы и укладывали их в высокую причёску, которую венчали короной.
Кружа, предлагали платья, все как одно роскошные и пышные, и Эдже неохотно выбирала то, что казалось самым лёгким и удобным, но всегда это оказывалось обманом зрения. По ощущением оно было тяжелее и неудобнее всех тех платьев, которые она отвергла.
Затем завтрак в огромном зале, за длинным, но пустым столом.
Далее полагалось посетить заседание государственного совета, где королевские советники, а также главы различных государственных образований отчитывались об успехах в своей деятельности и выслушивали её предложения.
После этого был небольшой перерыв перед многочасовой аудиенцией, где, по словам Артаферна, заглянувшего к ней в опочивальню, её ждало около двухсот подданных.
Сидя в кресле, Эдже лениво и неохотно перебирала письма с прошениями от тех подданных, что не смогли прибыть во дворец и предстать перед ней на аудиенции. Ей предстояло ответить на каждое из них.
Артаферн, слегка ухмыляясь, наблюдал за ней с противоположного кресла.
Заметив его взгляд, Эдже не сдержала улыбки и покачала головой, ненадолго освобождённой от тяжести короны, лежащей на столике.
— Не смотри на меня так.
— Почему?
Не ответив, Эдже повернулась лицом к окну, распахнутому настежь из-за летней жары. Оно выходило на цветущие сады, и королева устало вздохнула.
— Знаешь, что? — воскликнула она с неожиданным энтузиазмом.
— Что? — шире ухмыльнулся Артаферн, наблюдая за ней с теплотой в чёрных глазах.