Времена года
Шрифт:
«Хорошо бы я выглядел, если бы не этот шофер, — подумал он с благодарностью о Беньямине, оглядываясь на массивные железные ворота. — Встреча эта была чистой случайностью».
За фарфоровым заводом, где от шоссе, ведущего к Будапешту, отходит узкая, обсаженная кустарником дорога, по которой можно попасть в поселок шахтеров, выстроились ряды старых деревянных домиков. До войны в них жили рабочие фарфорового завода. Позади домиков ярко светились окна корчмы «Медвежий танец».
Матэ остановился, прислонившись к невысокому столбику, стянутому обручем, к которому в былые времена хозяин, если у него было хорошее
Матэ так расчувствовался, словно этот столбик напомнил ему о детстве, о том времени, когда его манили дальние пути-дороги. Он провел по столбику рукой и подумал: «А ведь я знал, что сотруднику райкома не cледует бывать в корчмах с сомнительной репутацией. Партийному работнику нельзя общаться с различным сбродом. Ничего не поделаешь, придется признать свою ошибку. Нужно будет утром пойти и откровенно сказать: «Товарищ Тако, я глупо вел себя вчера. Когда человек начинает чувствовать свою значимость, он, случается, иногда иначе смотрит на вещи. Такое произошло и со мной, но больше этого не повторится. В свое оправдание могу сказать, что я ждал этого дня, чтобы сказать вам об этом». Если я так и скажу ему, он наверняка изменится в лице и ответит мне: «Запомните раз и навсегда, что человек не должен рассчитывать на какой-то один-единственный день. Дней в году много, и все они очень важны. И ни один из них не бывает лишним».
Матэ вздохнул и подумал, что этим, быть может, и закончится разговор с Тако. Несколько минут он еще постоял, облокотившись на столбик, потом вынул из кармана письмо Флоры, со злостью разорвал его и выбросил, словно этот клочок бумаги был причиной всех его бед.
Когда Матэ бывал с Магдой, его всегда охватывало чувство внутренней беспомощности, для преодоления которой ему нужна была чья-то поддержка. В ней он стал особенно нуждаться с тех пор, как Крюгер почти насильно затащил его к отцу Магды, сказав, что тот пригласил их на воскресный обед.
День был жаркий. Крюгер шагал бодро, размахивая рукой перед лицом, чтобы было не так жарко. Матэ почему-то хотелось повернуть обратно.
— Старик печет такие хлебы, что от одного запаха с ума сойти можно, — с воодушевлением проговорил голодный Крюгер. Справедливости ради следует сказать, что хлебы старик действительно пек великолепные.
Когда они подошли к воротам дома, Крюгер предупредил Матэ:
— Веди себя как следует. Это вполне порядочная семья.
Пекарь оказался седовласым мужчиной небольшого роста. Когда Крюгер и Матэ вошли в комнату, он, поджав под себя ноги, сидел в кресле-качалке. За спиной пекаря на белой подставке для цветов стоял старенький «телефункен», из которого доносилась музыка. Вид у старика был самый что ни на есть домашний.
Из разговора с пекарем стало ясно, что, кроме муки и печей, в которых выпекают хлеб, его ничто на свете больше не интересует, именно поэтому разговор большей частью шел о еде. Матэ с удивлением заметил, что Крюгер весь как-то переменился:
Это открытие омрачило настроение Матэ, но он ничего не мог сделать: говорил очень мало, чувствовал себя стесненно, а когда его о чем-нибудь спрашивали, давал примитивные, ничего не значащие ответы. Крюгер, напротив, чувствовал себя как рыба в воде, и в комнате часто раздавался его громкий хохот.
На первое подали суп, на второе — жареных голубей. Магда в тот день была особенно хороша, гораздо лучше, чем на стадионе. Когда к ней обращались с каким-нибудь вопросом, она отвечала скромно и серьезно. Улыбалась мало и казалась скорее озабоченной, чем веселой.
Когда Магда собрала со стола тарелки и вышла в кухню, отец, глядя ей вслед, безо всякого перехода, словно давая совет, сказал, обращаясь к Матэ:
— Хочет серьезно заняться бегом. Нужно будет отучить ее от этого дела.
А спустя месяц Матэ заночевал у пекаря в доме. В тот вечер Крюгер уезжал поездом в Будапешт. Матэ проводил его на станцию. До прихода поезда оставалось еще много времени, и друзья зашли в вокзальный ресторан. Разговорились, и Матэ опоздал на последний автобус, которым можно было доехать до шахты.
Вышли на перрон. Когда свисток проводника возвестил об отправлении поезда, Крюгер вдруг хлопнул себя по лбу:
— Иди-ка ты к Магде! У пекаря и переночуешь, не выгонят же тебя на ночь глядя! Постучишь во второе окошко от угла: один длинный и три коротких стука. Наверняка пустят переночевать.
Матэ посмотрел на блестящее после выпитого пива лицо Крюгера и подумал, что ни к какому пекарю ночевать не пойдет, но, когда поезд ушел, Матэ поступил именно так, как советовал ему Крюгер.
Часы уже показывали начало двенадцатого ночи. В глаза ударил яркий свет с веранды, Матэ зажмурился. Краснея от стыда, сказал:
— Я к вам не с пустыми руками пришел. — И неуклюже разжал ладонь. На ней лежал маленький сухой колобок, захваченный им из ресторана, чтобы съесть по дороге... В тот день пекарь хлебов не пек, и Матэ постелили прямо в пекарне, на печке.
— В квартире у нас тесновато, так что уж не обессудьте, — извинялся старик.
Магда помогла Матэ раздеться, причем делала это так, словно он был ее сыном. Потом ушла к себе.
Следующая их встреча состоялась только летом. У Матэ было какое-то дело на острове, и он после обеда спустился к реке. На самом берегу, на мокром песке, сидела Магда, вытянув длинные загорелые ноги. Она грызла яблоко, следя глазами за плавно текущей водой.
Матэ подошел к девушке и остановился, почувствовав дрожь во всем теле.
— Ты здесь одна? — спросил он.
Пробираясь через густой ивняк, они вышли к небольшому заливчику, окруженному зарослями кустарника. Разыскали рыбацкую лодку, полюбовались игрой подлещиков, юрко сновавших в воде вокруг лодки.
Потом Матэ, не говоря ни слова, начал целовать Магду...
Когда они шли обратно через заросли ивняка, девушка сказала:
— Это тебя ни к чему не обязывает, Матэ. Если хочешь, можешь уйти...
Дойдя до стоявшего у дороги каменного изваяния Христа, Матэ присел на тумбу.