Времена и люди
Шрифт:
Старик заохал, лицо его исказилось болью, и Филипп, громыхая костылями, поспешил в коридор позвать сестру.
XIV
Труба котельной, первая и пока единственная высокая труба в селе, привлекала к себе тем большее внимание югнечан, чем меньше дней оставалось до официального открытия теплиц. Чаще других наведывался бай Тишо. После того как мраморный карьер в Ушаве хотя и незаконно, но приютил мужчин из побитых градом сел и люди поуспокоились, а те, что бежали, вернулись, он весь свой оптимизм, всю энергию сосредоточил на воплощении своей давнишней мечты — иметь в Югне собственные теплицы. Он проводил на стройплощадке целые дни, подбадривая
Еще один югнечанин проявлял особое нетерпение — дед Драган, «материально ответственное лицо». Уже за неделю до открытия он закупил то, что ему поручили, и то, что ему не поручали. Наиболее доверенным людям (а к их числу он относил каждого, кто соглашался его слушать) дед сообщал под большим секретом, что обвел вокруг пальца и бухгалтера, и «хозяина». Они мне поручили купить коньяк и что к нему полагается и как материально ответственному лицу следить за их расходованием. А я что сделал? На половину денег купил коньяк, на другую — ментовку. Праздник придет — пожалуйста, угощение на любой вкус. Один из «доверенных» не одобрил его инициативы: «В Югне ментовку пьешь ты один да несколько бабулек». — «Значит, будет праздник и на нашей улице! Ну а кому не понравится, так что делать. На всех не угодишь. Хотя в святом писании сказано, что господь создал человека по своему образу и подобию, но я вам скажу: ложь на ложь положи и еще одну сверху добавь — это и будет человек. Человек не господнее, а дьявольское подобие, потому и большего дьявола, чем человек, на земле не сыщешь».
Единственным, кто не волновался, был Тодор Сивриев. Даже в самый день открытия он не пошел с утра лично проверять подготовку, а вызвал бухгалтера, чтобы тот объяснил ему, почему цена на виноград в сельском павильоне тридцать стотинок, а в городском, на базаре, сорок. Бухгалтер оправдывался тем, что цена и в прошлом году была такой же, что в селе покупают в основном работники их хозяйства… Будто и вправду о людях радеет, подавив усмешку, подумал Тодор, а на самом деле инертность, бездушное отношение к делу. Видит же, что цены на все товары, в том числе и на виноград, возросли по сравнению с прошлым годом. И сам собой родился вопрос: как же жизнь, по природе своей целесообразная и не терпящая инерции, до сих пор не исторгла этого ужа из своего русла?
— Подравняйте цену по городской. Второе. Дорожный трест перевел деньги?
— Да. Как раз разношу.
— И как разносишь?
— По соответствующим фондам.
— А именно?
— На социально-бытовые нужды, на культурные…
— Давай еще раз «разнеси», но сделай так, чтобы можно было купить на них тридцать коров. Хватит этих денег?
— Хватить-то хватит, но… У этих денег другое предназначение.
— Предназначение денег — делать деньги. И держи язык за зубами. Знаем только ты да я.
Потом послал за Ангелом и, когда его мощная фигура закрыла собой дверной проем, сказал, что едет тотчас на Моравку.
Они промчались по железобетонному мосту, связывающему старое Югне с новым кварталом за Струмой, и шофер с явным неудовольствием заворчал: чего это их несет сейчас на Моравку, когда им, по его глупому разумению, надо быть под Желтым Мелом. Торжество все-таки торжество, закончил он и недовольно смолк.
Что-то подобное он слышал вчера от секретаря. Марян пришел в кабинет, уселся, спросил, готово ли у него приветственное слово. А что, без слов нельзя, спросил он в свою очередь и посчитал, что разговор окончен. Но Генков продолжал занудно, что у него не было намерения взвешивать заслуги его и бай Тишо в строительстве теплиц, но, глядя на радость и мальчишеское нетерпение, с которым бай Тишо ждет открытия теплиц, и сравнивая с его, Сивриева, полным безразличием…
Он всегда думал, что хорошо в пути иметь рядом такого человека, как Марян, уравновешенного, спокойного и в то же время твердого, непреклонного. Но при этом
Сколько лишних слов из-за пустяка, думал он, слушая Маряна, Нено — тот тоже: убедит в своей правоте, но сначала удушит трескотней. Он ненавидел поповское нанизывание слов. Любил простое, деловое слово, не занимающее много времени и пространства. Что же касается приветствия, Марян прав: так заведено и так будет. Раз пришел — все равно куда, все равно, доволен ты или нет, — нужно выглядеть веселым и счастливым. Бай Тишо это очень идет, у него это в крови. «Скажи ему, что я не имею ничего против». — «Но ты тоже должен присутствовать. Смотри не умчись куда… Торжество есть торжество».
Строительство горной дороги на Моравку еще не закончено: будут еще подсыпать щебенку, асфальтировать, однако она уже есть, и по ней в сухое время могут идти даже грузовые машины и даже разминуться при встрече. По балканскому сельцу впервые за его историю проедет машина, и он вбил себе в голову, что первым должен быть его джип, потому и спешил, ведь не сегодня завтра по ней пойдут грузовики вывозить фураж и опередят его. Что это с ним? Честолюбие взыграло? Нет, до этого, кажется, еще не дошло. Однако, когда джип поднялся на высотку, с которой долина Струмы была видна как на ладони, он велел шоферу остановиться. Спрыгнул на землю и ненасытно стал всматриваться в раскинувшиеся перед ним горы, где виднелись Ушава, Езерово, Стена. Чуть ближе и ниже — просторное плато, Желтый Мел, теплицы… Между двумя черными лентами — шоссе и Струмой — на много километров протянулся молодой персиковый сад. Он повернулся к солнцу спиной, и перед ним раскинулись обширные пастбища Моравки.
— Да… велико наше хозяйство… А, товарищ председатель? Пожалуй, самое большое в округе, а может, и в целой Болгарии.
Этот флегматичный на вид, простоватый парень, как щенок, ходит за ним по пятам и словно улавливает его мысли. А может, он сам стал проще, и не так уж сложно разгадать, о чем он думает. Каждодневное напряжение, необходимость думать и действовать в обстановке постоянного противоборства иногда выматывали силы настолько, что наступала пауза расслабленности, нечто вроде запоя у алкоголиков. Он старался не поддаваться таким настроениям и менее всего хотел, чтобы подобное его состояние замечали другие, ибо оно делало его мягким, сентиментальным, кулак разжимался, воля ослабевала, и он ощущал, что теряет власть и над людьми, и над своими поступками. Почувствовав в себе острое желание покоя, он, пытаясь избавиться от этого состояния, взялся за дверцу машины:
— Поехали!
Джип натужно ревел на крутых подъемах, им часто приходилось вылезать и стаскивать с полотна будущей дороги то дерево, то камень, словно нарочно наваленные, чтобы воспрепятствовать проезду машин по незаконченной трассе.
Они свернули у школы и через полянку, вытоптанную до черноты, подъехали к одноэтажному магазину. В тот момент, когда пышущий жаром мотор взревел в последний раз и заглох, из магазина выбежали бригадир, продавец и несколько старух.
— Чтоб камнями не разбило, чтоб дождями не размыло, — зачастила одна из женщин, размахивая над головой черной шалью, как знаменем.