Времена и люди
Шрифт:
— Ангел!
— Да, товарищ председатель…
— Скажи, что тебе запомнилось в жизни больше всего? Такое, чтобы среди ночи поднять — сразу расскажешь, как было.
— Из детства все.
— А из взрослой жизни?
— Надо подумать.
— Подумай и скажи. Только честно.
Через несколько минут шофер повернул к нему свою огромную голову.
— Вспомнил. Говорите, честно? Но чур не смеяться надо мной.
— Естественно.
— Цыганочка одна, дочка лудильщика. Однажды на рассвете их табор появился перед воротами части. Я в тот день был разводящим. Между двумя сменами пошел поглядеть, как цыганка чистит котел, огромный, сроду такого не видал… Она влезла в него босая, на
Показалось село, и он велел Ангелу свернуть к теплицам.
Торжество уже началось, когда они подъехали. Тодор, приподнявшись на носках, оглядывал толпу, здесь ли Милена, когда подошел Марян Генков и недовольно зашептал, что долго не начинали, ждали его. «И зря», — отрезал он, снова вытянув шею. Наконец он увидел жену: стоит с Андрейчо с другого края толпы. Глаза их встретились, она кивнула.
Бай Тишо, выпятив грудь, уже ораторствовал на трибуне. Поза эта была ему совершенно несвойственна, и странно было видеть на нем тщательно отутюженный костюм и галстук. Было заметно, что он чувствует себя в парадном облачении неловко, неуверенно, даже голос его звучал натянуто. Очевидно поняв, что строгая официальность в данном случае излишня, он растянул узел галстука, расстегнул верхнюю пуговку воротничка рубашки и сразу стал обычным бай Тишо с румяным, юношески взволнованным лицом. Однако, хоть и взмахивал он по обыкновению рукой, чувствовалось, что ему не очень-то удобно на сегодняшней трибуне. Тодор, обходя толпу, видел, как, кончив речь, бай Тишо сошел вниз и как хлынувший к дверям теплиц людской поток обтекает его, словно статую.
Пока у тебя есть власть над волей других людей, думал Тодор, наблюдая за недавним идолом югнечан, тебя и уважают, и почитают, и боятся. Любят тебя или нет, ты все равно владеешь их душами — если не как господь бог, то по крайней мере как дьявол. Стоит выпустить бразды правления из рук, и ты становишься для них ничем, с тобой считаются меньше, чем с самым рядовым человеком. Да, в жизни надо за все платить. Забытый всеми бай Тишо, одиноко стоящий перед входом в теплицы, тоже платит. И ничем не могут ему помочь ни Марян Генков, ни другие руководители хозяйства, старающиеся поддержать его «на гребне волны». Люди не подвластны простому закону природы: мертвое всплывает на поверхность. У них другие законы, более сложные, неясные. Они немилосердны, жестоки: мертвое — на дно!
Он вздрогнул от прикосновения теплой руки: Милена. Стоит рядом, смотрит сосредоточенно.
— Тебе плохо?
— Почему?
— У тебя очень напряженное, бледное лицо.
— Думаю.
— А я ждала, ждала, надеялась, что заедешь… Потом пошла одна… с Андрейкой. Ничего? Можно и мне поглядеть, как люди радуются? У них праздник… и у тебя.
— Для меня конец одного дела.
— Для меня нет. Я человек обыкновенный, — смущенно улыбнулась она, зная, что и он вспомнил при этих словах другой их разговор, и спросила, не подвезет ли он до дому.
Когда они втроем подходили к машине, он заметил, что Голубов поклонился им издали.
Ей, не мне, пронеслось в сознании, и мгновенно созрел план. Поманив Голубова, он пригласил его в гости, сегодня вечером.
Уже невдалеке от дома она спросила, слегка покраснев:
— Он придет с женой?
— Не думаю.
Голубов
Он провел его в большую комнату, «гостиную». Через несколько минут ворвался Андрейка и, завидев гостя, никак не хотел отправляться спать, пока не выглянула из кухни Милена и не увела его.
А он в это время хлопал дверцами буфета и бормотал: куда же запропастилась ракия? Была ведь! И его охи, и исчезнувшая ракия входили в предварительно разработанный план. Необходимость пойти в ресторан должна была выглядеть естественно. Бутылку сливовой он купил по дороге домой и спрятал в ветвях шелковицы. Он продумал все до мельчайших подробностей, оставалось только разыграть спектакль.
Шелковица росла под окном «гостиной», но сначала нужно было показать, что он ушел. Громко топая, пересек двор, хлопнул калиткой, а потом неслышно вернулся к дереву и тут почувствовал, что все его существо взбунтовалось против глупого, идиотского замысла. Охваченный жгучим, никогда до сих пор не испытанным стыдом, он заспешил в ресторан, откуда принес еще бутылку сливовой и сигареты.
Весь остальной вечер был бесконечно длящимся кошмаром. Он еле дождался минуты, когда гость наконец распрощался. Казалось, задержись Голубов еще чуть-чуть, и он укажет ему на дверь.
Легли, и тут Милена еще добавила к его настроению: ветеринар с женой едут в отпуск в Выршец. Почему же для него самого никогда не находится путевок?
Путевки! Путевки — пожалуйста! Времени нет. Работы завал, какой уж тут отпуск. Да что ей растолковывать! Даже если поймет, то не оправдает. И все же он чувствовал себя неловко из-за дурацкой истории с Голубовым.
— У тебя есть помощники, ты не один, — произнесла она немного погодя, и в тоне ее послышалась обида.
— Руководитель всегда в единственном числе, следовательно, один.
— Так хочется, чтоб хоть неделю-две рядом никого не было: ни крестьян, ни горожан, ни бригадиров, ни звеньевых; не вставать в шесть, не ждать до полуночи. Мечтаю о зиме, настоящей, со снегом, с морозом, чтоб вся земля кругом, насколько хватает глаз, белая, чистая, синеет, блестит…
— В качестве мечты — прекрасно. Но не вижу, как реализовать.
— Но почему? Ведь существуют отпуска…
— Когда на подъеме набрал скорость, останавливаться преступно.
— Почему преступно? У каждого есть право на отдых.
— Я знаю, что не смогу убедить тебя. Есть вещи, которые только тогда понятны, когда они в тебе самом.
— Хорошо, как хочешь. Я только хочу тебе сказать, что существует н е ч т о, что выше всех твоих в е щ е й. Для него не нужно ни много времени, ни денег. Не нужно ничего — или почти ничего. Оно само все. Но иногда встречаются люди, которым этого н е ч т о недостает.
— Что за мудрствование? Уроки деда Драгана?
В ответ послышался вздох. Стараясь не шуршать простынями, он осторожно взял ее на руки и перенес в другую комнату. Оглушила тишина, а потом комната снова наполнилась неумолчным рокотом, доносящимся из теснины Струмы.
XV
Человек, не ощущая бремени повседневных забот, не испытывает и радости жизни. Как бы ни было велико удовлетворение от полученной тобою полной свободы, ты испытываешь его недолго, и обязательно настает день, когда начинаешь понимать, что мотор стучит вхолостую. И лик общества выявляется для тебя не когда стоишь в стороне, а когда варишься в его котле, потому что, только доверяя тебе, взваливая на тебя дело, оно признаёт тебя своим равноправным членом. Если же общество начинает тебя забывать, делать вид, что не замечает тебя, значит, оно вычеркнуло тебя из своих рядов, значит, ты ему больше не нужен.