Время для жизни 2
Шрифт:
— Косов! Мля… Это чья шинель? Чья шинель, я спрашиваю?! Покажи мне — кто вас так шинели вешать учил?! Это что за… хня?!
«Ну… Гончаренко… ну… «нехороший человек!». Он последний со столовой прибежал, его это шинель! Ну, мля… я ему задам!».
Но задавать Гончаренко Ивану ничего не пришлось. Ротный сам управился:
— Так… смотрим «подписку». Ага! Гончаренко! Он что — у тебя дневальным?
— Так точно, тащ ктан!
— А ну — быстро его сюда! — распорядился ротный.
Косов выглянул из спальни во «взлетку»:
— Гончаренко! К командиру
Дневальные, кроме — «на тумбочке» — попрятались в разных ротных помещениях. Делают вид, что «шуршат» — как веники, и оба делом заняты!
— Тащ ктан! Курсант Гончаренко…, - начал, но не закончил доклада «курок».
— Я, тащ курсант, знаю, что ты — Гончаренко?! А вот ты…, - ротный, подойдя к Николаю, ткнул его пальцем в грудь, — Ты, Гончаренко, знаешь, что ты курсант Омского пехотного училища?! Знаешь? Или нет? Или может в каком колхозе, на «конюховке» трудишься?! Кто тебя… телепня! Учил так шинель на вешалку вешать? А?! Может я, командир роты, тебя так учил? Или… взводный тебя учил? Или… боюсь предположить…
Ротный присел в наигранном испуге, и хлопнул себя руками по коленям:
— Неужто сам комбат? Ни хера ж себе! А я-то и не знал!
Потом выпрямился и резко успокоившись, уже серьезно сказал:
— Так… орелики! Гончаренко! Два наряда вне очереди! Не слышу, мля! — рявкнул.
— Есть два наряда вне очереди, тащ ктан! — понурился Гончаренко.
— Теперь ты… артист хуев! Косов! Тебе, как дежурному по роте и отделенному командиру… три наряда вне очереди! — ротный четко, как в уставе, кинул руку к фуражке.
— Есть, три наряда вне очереди, товарищ капитан! — тоже отдал воинское приветствие Иван.
— Вот так-то, блядь! — ротный, успокоившись, направился к выходу из расположения.
— Рота! Смирно! — «заголосил» от тумбочки дневальный.
— Отставить! — подал команду ротный.
— Рота! Вольно! — продублировал дневальный.
И «пох», что в роте в данный момент только дежурный и три дневальных — положено так!
— Чего это с ним, Иван? — спросил Гончаренко.
Вопрос был непраздный. Вообще-то ротный никогда вот такими… завихрениями — не страдал. «Вздрюкнуть» — мог, что и неоднократно делал. Но — как-то поспокойнее, доводя до виновных, что они сделали неправильно. Без мата и ора! А вот сегодня… что-то… новенькое.
«А может… это отголоски концерта того? Не даром же он вякнул — «артист хуев». А почему… Странно! Или… может он к военврачу — не ровно дышит, а? А тут я — такой весь красивый, да творческо-певчий? М-да… как бы мне не поплохело резко, от такого-то отношения! Если я прав, конечно…».
В раздумьях Косов прошелся по роте, увидев Гончаренко, погрозил тому кулаком.
«Тоже ведь… ложкомой! Не мог нормально шинель повесить! Хотя, если я прав в своих предположениях — ротный бы нашел до чего до… к-х-м. И еще — а как же воскресенье и Катерина? С-сука! Как же не вовремя все это!».
Разозлившись, Косов решил устроить через Ильичева «обструкцию» всем младшим командирам роты.
«А фули тут?! Койки-то точно были заправлены херово! Я один страдать, что ли должен?».
Вечером
Пусть и Косов — «летал» вместе со всеми, но… когда — не один, а с коллективом, это же не так обидно, да?
«Вот то-то же, мля! И — на хер, ибо — не хер!».
Иван после ужина сидел в Ленинской комнате, над тетрадным листком, и пытался сообразить, чего же еще можно написать Кире. Если письма той же Завадской, которой он писал примерно раз в месяц, выходили у него легко и непринужденно, с долей шутки и минимумом информации, то здесь… выходило все как-то натужно и непросто. Писать было особо и не о чем. Ну — не писать же, как он намедни получил в морду прикладом на занятиях по штыковой от друга Ильичева? И пусть на голове у него был защитный шлем с маской, но этот же дебилоид с такой силой шваркнул, что и маска вся внутрь загнулась! Минут двадцать с головы Косова этот шлем снять не могли! А Ильичев, пытаясь освободить приятеля, был вынужден выслушивать маты — из-под маски, сдавленные, Ивана, а снаружи, из-за плеча — от Кравцова! Не, так-то подумать — и весело всем было, только — на кой хрен все это молодой, красивой женщине?
Ну — написал, что понравилось ему заниматься лошадьми, что конные выездки — нравятся. А сейчас сидел и думал — а ей это надо? Да и сама Кира писала хоть и регулярно, но как-то сдержанно-суховато, как будто над плечом у нее стояла цензором мать. Или — отец политработник занимался перлюстрацией этих писем.
Муторно все это было и… непонятно — а вообще это еще надо, или — уже нет? Никаких же… объяснений между ними не было. Все было сложно и… непонятно. Хотя царапали внутри Косова воспоминания об этой девушки… Тоскливо как-то…
Но заскучать и затосковать ему не дал все тот же Ильичев:
— Чё делаешь? Ага… письма пишешь! Ты этим… красоткам своим написал уже? Если будешь писать — передавай привет! Мол есть тут такой — весь из себя красивый и героический Степан…
— Да пошел ты… красивый и героический!
— Да ладно тебе! Шучу я, шучу! Я бы и сам засомневался подходить к таким дамам. Слишком уж они… Ладно! Ты мне вот, что скажи… Чего это ротный так злобствовал? Чего он на тебя так взъелся?
— Да не знаю я! Да и сомневаюсь, что именно на меня. Что правда — расслабились мы как-то в последнее время. Бардачок в расположении. Тут он прав.
— Да не… Что расслабились — согласен! Давно нужно было вздрочнуть! Но почему — именно в твое дежурство-то? Ни раньше, ни позже…, - раздумывал Ильичев.
— Да я откуда знаю? Может — совпало так? — отмахнулся Косов.
— Совпало… Ну — может быть. И что думаешь делать?
— А вот хрен его знает! Как-то Катьку нужно предупредить, что не смогу прийти в воскресенье…
— Да предупредить-то — не проблема… Только вот… У меня другое предложение! — сержант что-то надумал и это было — интересно.