Все дороги ведут к тебе
Шрифт:
Знакомое чувство стыда стиснуло мне грудь.
Краем глаза я увидела, как Симона и Артур начали медленно удаляться со словами «Нам очень жаль», но я не удостоила их ответом.
– Его песни тоже ваши? – прошептал Эйм тем самым голосом, который был памятен мне с нашей первой встречи, когда его отец обломал нас с нашими планами. – И вы мне не сказали?
– Да, Эйм, мои. Поэтому они от меня откупились. Я говорила вам, что получила отступные. Просто не сказала от кого… Мне было неловко.
Парнишка стиснул челюсти:
– А вы не думаете, что
Я взглянула на Роудса и почувствовала, как зачастило сердце, отдаваясь ударами в шею и лицо.
– Я собиралась сказать, но просто… хотела, чтобы вы полюбили меня. То, какая я.
Он медленно покачал головой, сдвинув брови.
– А ты не думала, что то, что ты была замужем за кем-то богатым и известным, – это важно? Ведь мы считали тебя несчастной разведенной женщиной, которая вынуждена начинать все сначала…
Неожиданно я ощутила разящий удар, в котором был гнев и боль.
– Я была несчастна и, честно говоря, разведена. В узком кругу он называл меня женой. В кругу очень близких друзей. Он не женился на мне формально, потому что это повредило бы его имиджу. Потому что альбомы холостяков продаются лучше, чем женатиков. А у меня ничего не было. Я не гонюсь за деньгами. И потратила самую малость – на рождественские подарки, кое-какие мелочи и на друзей. И действительно была вынуждена начинать все заново, как и сказала. Он пришел домой, сказал, что все кончено, а на следующий день его адвокат прислал уведомление, чтобы я съехала. Все было записано на него. Месяц я жила у Юки, а потом собралась с силами и вернулась во Флориду. – Я покачала головой. – Вещи, с которыми я приехала к вам, – это все, с чем я уехала.
Роудс поднял голову к небу и покачал ей. Он был зол. Ну да, все правильно! Если бы он встречался с… Юки, я бы тоже хотела знать. Но я не лгала. Я просто пыталась сохранить толику гордости. Что в этом плохого?
– И это вы написали футбольную песню?
Эймос задал вопрос тоненьким голоском, который отозвался ударом в моей груди.
Сердце у меня упало, но я кивнула.
Его ноздри раздулись, а щеки стали еще пунцовее.
– А еще говорили, что у меня песни хорошие.
Что?
– Они и вправду хорошие, Эйм!
Мой юный друг опустил глаза, стиснув губы так, что они побелели.
– Я не вру, – убеждала я. – Песни хорошие. Вспомни, что сказала Юки! Я говорила, что писала песни, которые исполнялись. Я пыталась намекнуть. Но не хотела тебя нервировать и потому…
Ни на кого не глядя, Эймос развернулся, подошел к машине и сел на пассажирское сиденье.
Мое сердце ушло в пятки, но я заставила себя взглянуть на Роудса.
– Прости… – начала я и встретилась с ним взглядом.
Казалось, его упрямый подбородок был высечен из камня.
– И сколько он дал тебе в качестве отступных?
– Десять миллионов.
Он вздрогнул.
– Я же говорила, что деньги у меня есть, – напомнила я слабым голосом.
Большая рука взметнулась. Он потер голову прямо через вязаную шапку и не
– Роудс…
Он даже не взглянул на меня – развернулся и пошел к машине.
Черт!
Я с трудом сглотнула. Кроме себя любимой, винить было некого, и я это прекрасно понимала. Но могла бы объяснить. Я всего лишь не сказала, что мой бывший – Кэден, и не уточнила, сколько песен я написала… По крайней мере, для кого. Я намекала. И ни разу не солгала. Да, я не захотела сознаваться в том, что за целую вечность не сочинила ничего нового. Но что в этом плохого? Меня это больше не волнует! Я об этом не думаю.
Просто нам нужно время. Они перебесятся, и я им все снова объясню. С самого начала.
И все будет замечательно.
Они любят меня, а я – их.
Но наличие плана ни на что не повлияло, поскольку всю обратную дорогу в Пагосу они не сказали ни слова: ни мне, ни друг другу.
Глава двадцать девятая
Клара глядела на меня, а я вздохнула и потерла глаза.
– Что стряслось? У тебя сегодня грустный вид, – сказала она, когда я в третий раз переделала обувную витрину. И ничего не получилось. Казалось логичным поставить высокие зимние ботинки наверх, но все равно смотрелось не так.
– Ничего.
Тон у меня был усталый, и я напомнила себе, что не умею врать. Спала я ужасно – хуже, чем в те ночи, когда наводили террор летучие мыши. Но я решила не брать выходной, как собиралась изначально, и вышла на работу, чтобы не оставлять подругу одну.
Судя по обеспокоенному выражению лица, она не купилась на отговорку. Отчасти я надеялась спустить тему на тормозах, но зря.
– Ты же знаешь, что можешь быть со мной откровенной, – сказала она, тщательно подбирая слова и явно не желая задеть меня за живое. Но, видимо, беспокойство пересиливало, и она была готова рискнуть.
И поэтому я поставила ботинки вниз и, посмотрев на нее, выдохнула с такой силой, что, казалось, выпустила весь воздух из легких.
– Клара, я облажалась.
Она обогнула стойку. Пройдя мимо Джеки, которая оформляла прокат на санки-«ватрушки», подошла ко мне и присела рядом на корточки, положив руку мне на спину.
– Если поделишься, попробую тебе помочь. Или хотя бы выслушаю.
Любовь и признательность захлестнули меня и почти притупили боль, которая не отпускала со вчерашнего вечера. Я обняла ее на секунду и, отпрянув, сказала:
– Ты такая хорошая! Я так благодарна за все, что ты сделала для меня! Но еще больше – за твою дружбу.
Она обняла меня в ответ.
– Это взаимно, ты знаешь. Ты – лучшее, что случилось в моей жизни за долгое время. И мы все рады, что ты здесь.
Однажды Роудс сказал то же самое почти слово в слово.
Когда он разговаривал со мной.
Когда не игнорировал мои сообщения, как этим утром. Я всего лишь хотела поговорить и все объяснить. Но ответа до сих пор не последовало.