Все и немного больше
Шрифт:
— Ты должна беречь себя, — наставляла ее Нолаби. — Не следует отчаиваться из-за того, что этот человек ушел.
— Как ты не можешь понять, мама! — бросилась она на защиту мужа. — Джерри не какой-нибудь там бухгалтер, он художник! Артисты должны идти туда, куда их влечет вдохновение! Он должен быть свободен! Сейчас ему, например, нужен Нью-Йорк!
— Доченька, я только хочу сказать, если бы он на тебя обращал внимание…
— А он обращает! Он хочет, чтобы я была с ним, но у меня работа, ты ведь помнишь об этом?
— Я постоянно беспокоюсь о тебе, Рой…
Рой
— Прости, мама. Так получилось, я сорвалась.
Через несколько минут телефон зазвонил снова. Это была Мэрилин. Она тоже звонила каждый вечер, но вопросов не задавала и наставлений не читала, а вместо этого мягким негромким голосом рассказывала ей анекдоты и истории, связанные с ее работой в новом фильме, в котором снимался также Луи Джордан.
Мэрилин больше не была связана контрактом с «Магнум пикчерз». С наступлением телевизионной эры ни одна студия не могла позволить себе содержать армию кинозвезд, поэтому приглашение на каждую новую роль следовало после суматошных переговоров. Хотя у Рейн Фэрберн приглашений было вполне достаточно, она постепенно входила в тот возраст, когда уже трудно было изображать юных девственниц, переживающих первую любовь, что неизменно вызывало интерес зрителя, который платил из своего кошелька.
Трубку взяла Сари.
Рой откинула голову на спинку дивана, подняла ногу и с наслаждением помахала ею. Общение с детьми Мэрилин словно снимало физическую боль, которая, как поняла Рой после поисков врачами причин ее бесплодия, сосредоточивалась в матке.
— Как насчет воскресенья? — спросила Сари. — Тетя Рой, мы поедем в Диснейленд?
В таком многолюдном месте за Мэрилин станут охотиться любители автографов, а перенесенный инфаркт лишил Джошуа мобильности, и Рой взяла на себя приятную миссию быть пастырем боевого, с ломающимся голосом племянника и тоненькой черноволосой племянницы.
— Это написано красными чернилами на моем календаре. Праздничный день… Я люблю тебя, сладкая!
Повесив трубку, Рой посмотрела на заключенные в стеклянный футляр часы с маятником, стоящие на камине. Взгляд никак не фиксировался на римских цифрах, и она подошла поближе. Без десяти девять, а по восточному времени — без десяти двенадцать. Прежде чем позвонить по междугородному телефону, она снова наполнила рюмку.
Номер, с которым она попробовала соединиться, не ответил.
Она легла ни диван и через каждые пять минут снова и снова крутила диск. В Нью-Йорке было два часа.
— Да? — раздался сердитый голос Джерри.
Она затаила дыхание.
— Кто это?
Рой поставила телефон себе на грудь.
— Рой? — донесся какой-то мышиный писк.
Это всего лишь отдаленный голос, подумала Рой, глядя на десятидюймовый экран, где стайка австрийских девиц дружно и высоко вскидывала ноги. Ты вернешься в мой дом…
— Черт побери, ты опять раздавила бутылку.
Иной раз она не могла сдержать пьяных слез, однако звонила регулярно. Единственным просветом среди сплошной безнадежности было для нее то, что Джерри продолжал спать в мансарде
— Этот психиатр действует на тебя не лучше, а хуже… Надо кончать с пьянством, с этими телефонными звонками. — Он слегка понизил голос. — У меня нет больше сил терпеть!
Она повесила трубку и отправилась спать.
Спала она беспокойно, ее мучили тяжелые сновидения, а в два часа она внезапно проснулась. Мышцы ее были напряжены, она чувствовала отвращение к себе. Неудивительно, что он ненавидит меня. Неудивительно, что он предпочитает эту сосульку… Как я смогу жить без него?
— Я не могу сделать это завтра, — сказала Алфея.
— А в чем дело? — спросил Джерри.
— Завтра День дураков, и я улетаю домой.
— И как долго ты там пробудешь?
Снимая леопардовую шубу, она пересекла мансарду и подошла к мольберту, с которого смотрели роскошные акварельные тюльпаны, написанные ею накануне. Она наклонила голову, критически вглядываясь в натюрморт.
— Композиция неплохая, а вот колорит вялый… Ты согласен?
— Перестань кокетничать, Алфея!
— У отца операция — все случилось внезапно. Он звонил утром. Что еще остается любящей дочери, кроме как мчаться к нему? — Она гордо вздернула подбородок.
Джерри обнял ее за талию.
— Сложная операция? — мягко спросил он.
Она отодвинулась от него.
— Ты знаешь, что такое операция на прямой кишке?
— О Боже!
— Рак, рак, — проговорила она — Мы все становимся добычей рака…
— Послушай, я никогда не касался твоих отношений с родителями, но зачем ты притворяешься, что тебе это безразлично?
— Потому что мне это не безразлично. — Она закрыла глаза. На ее веках были видны нежные зеленоватые прожилки. — Бедный папа!.. Пока мы здесь говорим, ему становится все хуже… На моей памяти он был таким всего один раз, — глухо добавила она.
— Я поеду с тобой, — сказал Джерри.
Она ласково коснулась пальцами его щеки.
— Это очень трогательно… Но рассуди здраво: нам вряд ли удастся быть там вместе.
— Я не стану навещать его в больнице, но в случае необходимости буду рядом с тобой.
— Ты остановишься у себя?
— Господи, зачем же начинать всю эту бодягу сначала?
— Сначала? Разве она прекратила свои звонки на сон грядущий?
— Нет. Я не собираюсь говорить ей, что буду в Лос-Анджелесе.
— Тогда как ты объяснишь ей тот факт, что ты не в Нью-Йорке?
— Кто знает? Как обычно. Мне нужно поискать натуру, подходящее освещение.
Алфея снова дотронулась до его щеки.
— Нам придется заказать тебе номер в отеле.
— Ты ведь знаешь меня. Я всегда умудряюсь найти место, откуда меня выгоняют.
— Мой кузен предоставляет мне свой самолет.
— Еще одно чудо? — На лице Джерри мелькнула беглая улыбка. Он всегда хмыкал при виде роскошных, богато обставленных номеров в аэропортах, где они останавливались и принимали душ, а также сталкиваясь со сверхизысканным сервисом, в том числе и в виде частных самолетов.