Все они почему-то умирали

Пронин Виктор Алексеевич

– Но то, что вешает живого человека, – знал!

– Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, – пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел – в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он вскинул удивленно брови, подумал, прикидывая, кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. – Да! Здравствуйте... Слушаю вас внимательно, – Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. – Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.

Пафнутьев

молча захлопнул коробочку телефона, сунул его во внутренний карман пиджака и замер, невидяще глядя в окно.

– У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное?

– Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.

– Ни фига себе! – присвистнул Худолей. – Это что же получается?

– Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце... протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.

– А наши шансы растут! – почти весело сказал Худолей.

– В каком смысле?

– Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.

– Ну?

– Большинство в этом доме – убийцы.

– Похоже на то, – мрачно кивнул Пафнутьев. – Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем... Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, – он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.

* * *

Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое, оно пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы – там предполагалась работа до глубокой ночи.

А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.

– Авось, – пробормотал Пафнутьев вполголоса. – Пробьемся.

И направился к главному входу.

– Постой, Паша, – остановил его Худолей. – Тебе все ясно, что произошло здесь прошлой ночью?

– Ни фига не ясно.

– А мне чуть меньше... Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.

– Что ему и предсказала незадолго перед тем некая гадалка.

– Кстати! – вскинулся Худолей. – Шаланда обещал все об этом странном предсказании выяснить. Он что-нибудь узнал, сказал, поведал?

– Честно говоря, – Пафнутьев засмотрелся на ледяные узоры в луже, – честно говоря, меня эта гадалка не увлекла. Узнает Шаланда что-нибудь зловещее,

потустороннее... Спасибо ему. Не узнает – перебьемся. Представь, что ты гадалка... К тебе приходит крутой олигарх, кладет на стол тысячу долларов и просит предсказать счастливую судьбу... Что ты ему скажешь?

– Я скажу, что он проживет долгую, веселую жизнь и умрет в своей постели, – не задумываясь, ответил Худолей.

– Вот и она сказала то же самое.

Пафнутьев зашагал к дому и, когда уже вошел в сумрачную тень, обернулся – Худолей не сдвинулся с места: стоял все у той же лужи и смотрел на красноватые в закатном свете весенние тучи. Пожав плечами, Пафнутьев вернулся к Худолею, остановился рядом и тоже уставился на тучи, которые прямо на глазах наливались тяжелой, зловещей синевой.

– Паша, – Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.

– Ну? – в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.

– Гадалка-то... Она бывала в этом доме.

Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худолея, будто тот заговорил на китайском языке.

– И что же из этого следует?

– Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.

– Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?

– Я уже сказал об этом, Паша.

– И со всеми общалась... Причем со всеми общалась наедине.

– Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.

– Откуда ты знаешь о приездах гадалки?

– Красотка сказала... Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые – другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда ему задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.

– Ты ей понравился?

– Очень, – Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.

– Я тоже, – сказал тот.

– И ты?! – оскорбился Худолей. – А что в тебе есть привлекательного?

– Ум, – сказал Пафнутьев. – Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.

– Надо спешить, пока они еще живы.

– Ты хочешь сказать, – Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, – намекаешь на то, что...

– Да, – сказал Худолей. – Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.

– Разберемся, – проворчал Пафнутьев, входя в дом.

Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.

Пафнутьев вошел и включил верхний свет.

Картина была привычная – в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.