Вы (влюбитесь) пожалеете, господин Хантли!
Шрифт:
— Почему? — переспросил Хантли, чувствуя себя дураком. Логика Джейка ходила извилистыми путями, и угнаться за ней было нелегко.
— Потому что факты. — Мальчишка поднял указательный палец, подчёркивая значимость своих слов. — Вы либо верите фактам, либо нет. Но вы же верите? А факты говорят, что Бруно всё делает с третьего раза, а госпожа Ковальд всегда угадывает.
Эрнет замер. Тело прошил озноб, потом бросило в жар. Хаос мыслей сменился звенящей тишиной. Откровением, которое настигло, всё смешало и расставило заново в ином порядке. Принесло ясность. Болезненную,
— Знаешь, что? Ты прав.
Эрнет смахнул в ящик стола свои блокноты и тетради Амелии и протянул Джейку карточки с именами и адресами, куда надо было сходить утром.
— Сам справишься?
— Легче лёгкого. — Мальчишка закивал. — А вы куда?
— Есть одно дело.
Хантли развернулся и покинул редакцию.
Нет, он не обирался ночью вламываться к Амелии, чтобы поговорить, но сидеть на месте было выше его сил. К тому же… Вдруг обнаружится ещё один монстр, от которого придётся спасать любимую. От воспоминаний о ночи, когда они ловили Саюши, стало жарко, несмотря на прохладный ночной воздух.
Стоило бы пройтись по улицам Рейвенхилла: прогуляться, успокоиться, дождаться, когда рассветёт, но ноги сами привели Эрнета к дому на Книжной 32. Свет в окнах был погашен — Амелия спала. Хантли зашёл в тупичок, откуда был виден вход в салон, и решил подождать утра там.
Город тоже спал. В этот поздний час ничто не нарушало тишину: не ездили экипажи, развозя припозднившихся гостей, не орали песни забулдыги, даже ветер не шуршал листьями деревьев. Зато едкие мысли накинулись с утроенной силой.
Как такое произошло? Эрнет же всегда был за справедливость, а сам всё это время незаслуженно обижал любимую женщину. Идиот!
Простит ли его Амелия? Он надеялся, что да — она всегда была доброй и отзывчивой. Но один раз он уже ошибся, мог ошибаться и сейчас. Да и, в конце концов, самый терпеливый человек не может до бесконечности сносить беспочвенные обвинения и придирки, а некоторые его слова и поступки никак иначе охарактеризовать не получалось.
Хотелось постучаться головой об стену, но Хантли только прислонился к ней спиной и посмотрел в тёмное небо, вспоминая все до одной встречи с Амелией и каждое несправедливое слово в её адрес. Клубок боли внутри всё рос и рос, но вряд ли это было сопоставимо с тем, что испытывала любимая.
Мысли то и дело хотели свернуть с воспоминаний, растравляющих душу, но Эрнет не давал им такой возможности. Степень своей вины он измерял так же тщательно и досконально, как изучал все другие вопросы, не оставляя себе шанса приукрасить действительность.
Звёзды на небе светили ровно, не давая ни ответов, ни обещаний, но будто взвешивали все движения души. Видели ли они бездну раскаяния и терзания совести? Вряд ли. Не было никакого дела звездам до мыслей одного человека, зато для самого человека происходящее с ним было сродни болезненной, но необходимой
Эрнет так глубоко ушёл в воспоминания и самообвинения, что не сразу расслышал шаги. По Книжной быстро шёл кто-то совсем к такой ходьбе не подготовленный. Прохожий был ещё далеко, но его тяжёлое дыхание с хрипами и невнятное, но явно злобное бормотание было отчётливо слышно в ночной тишине.
Хантли провёл рукой, и тени сгустились, растворяя его фигуру во мраке. Вряд ли тот, кто так отчаянно торопился, мог заметить в тёмном тупике человека, но не хотелось даже мимолётного внимания. Хотелось стоять в одиночестве и дальше разбираться в себе.
Шаги приближались. Одышка. Тихая ругань. Прохожий остановился совсем рядом, но из-за угла Хантли его не видел. Послышался шорох одежды, словно незнакомец опёрся руками на колени.
— Гадина, — произнёс он сипло и снова тяжело задышал. — Тата та ещё длянь была… — пауза. — … но хоть в чужие дела не лезла… Я тебя… плоучу…
Эрнет вздрогнул. Гудис Панс? Что он забыл тут в три часа ночи.
— Бом! Бом! — пробили часы на ратуше. Хантли сделал шаг вперёд. Тени стелились за ним, делая почти невидимым. — Бом!
— Да дилх!
— Бом!
«В четыре часа ночи», — мысленно поправил себя Эрнет.
Это действительно оказался мэр, но выглядел он до неузнаваемости потасканным. В свете одинокого фонаря был виден измятый костюм, красное перекошенное лицо, блестящие на лбу капельки пота и лихорадочные движения. Гудис Панс шарил по карманам и ругался под нос.
— Сандла в тюрьме… Стладает… Всё из-за тебя… Стелва! — вдруг выкрикнул он и кинул что-то в дверь салона.
Лязгнуло. Блеснули осколки стекла и металлические детали. Посыпались на крыльцо и мостовую, разлетелись во все стороны пружины и шестерёнки… часов.
— И за часы мне заплатишь! — заорал мэр и снова принялся искать что-то в карманах. Достал круглый плоский флакон размером с часы, размахнулся…
Ждать конца представления Хантли не стал. Вышел вперёд и развеял тени.
— Господин Панс, что привело вас сюда в столь поздний час? Хотите принести извинения?
Гудис Панс дёрнулся, чуть не упав, но выровнялся. Флакон выпал из рук, брызнули по сторонам стеклянные осколки, и едкий запах растекся по улице. Дым верды — безвредный для человека. Зачем он мэру?
— Хантли, — процедил он. — Газеты, значит, не будет?
Эрнет видел, как Панс снова сунул руку в карман, как сжал там кулак. Что там?
— Почему же? Завтра днём выйдет целый спецвыпуск. — Пояснять, что там не будет никаких разоблачений, Хантли не стал.
— Что же ты тогда тут делаешь? — оскалился мэр. Густые тени рисовали на его лице гротескную маску злобы. — Может, сам с извинениями?
Выглядел и отвечал Панс очень странно. Что бы ни говорили, а мэр, хотя и любил прикрикнуть на подчинённых, редко действительно терял самообладание. Похоже, сейчас был как раз тот самый момент. Нервный срыв? Вполне возможно: скандал с Амелией на балу и арест племянницы, видимо, доконали главу города.