Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Проведение земской реформы было связано с необходимостью обеспечения единства законодательства, вступавшего в противоре­чие с существовавшей системой исключительных иммунитетных прав светских и духовных «сильных людей», освобождавших их от подчинения общим нормам закона. Особыми — «тарханными» — гра­мотами предоставлялись освобождение от повинностей и право непод­судности никакому суду, кроме великокняжеского. Судебник реши­тельно положил конец этой практике. Статья 47 гласила: «...Тархан­ных вперед никому не давать, а старые тарханные грамоты поимати у всех».

Местный суд становился образцом отношений государственной власти с выборными от сословий. Логическим завершением этой конструкции было бы создание представительного

учреждения от «всей земли» также и при верховной власти. И в этом направлении да­же были сделаны первые шаги. Помимо «собора примирения», мы знаем о созыве в эпоху адашевского правительства в 1551 г. собора, получившего по числу глав в соборном «уложении» название Стогла­ва, однако труды этого собора главным образом относились к упоря­дочению церковной жизни и, соответственно, состав его был ограни­чен преимущественно церковными людьми.

Создание системы сословного представительства в эпоху Адашева не было завершено: созыв соборов производился нерегулярно, не су­ществовало правил о выборах депутатов, не был определен круг воп­росов, подлежащих соборному рассмотрению. Тем не менее не подлежит сомнению, что установление «праведного» суда под контролем выборных — «излюбленных» — людей было шагом к созданию сословно-представительной государственной системы, из которой в дальней перспективе могли вырасти парламентская монархия и демократия современного европейского типа. Современники эту связь сознавали вполне отчетливо. Андрей Курбский в своей истории грозненского царствования писал, что Адашев был «общей вещи зело полезен». «Общая вещь», или «общее дело», — в данном случае дословный пере­вод латинского понятия «гез риЪИса». Ростки понимания государ­ственной работы как общего дела монарха и подданных, работы «всей земли», пробившиеся в реформах 1550-х гг., бесспорно, открывали для Руси правовую перспективу.

Для создания полноценного парламента на Руси недоставало сос­ловий в европейском смысле слова — то есть наследственных корпо­раций, обладающих обязанностями и правами, закрепленными зако­ном и обычаями. А проведение губной и земской реформы как раз и было крупным шагом к оформлению таких сословий. Это ясно чувствовали наиболее заинтересованные в таком ходе дела городские торгово-промышленные круги. «Пискаревский летописец» (одна из немногочисленных летописей, вышедшая не из великокняжеских канцелярий), составленный в начале XVII в. в Нижнем Новгороде, сообщал о времени правления Адашева: «...В те поры русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе... Да в ту же пору был поп Сильвестр и правил Русскую землю с ним за один и сидели вместе в избе у Благовещения, где ныне полое место между палат». Пустое — полое — место действительно вскоре образовалось не только на месте палат, где заседал Адашев с товарищами, но и на месте сос­ловного представительства. И было это полое место результатом рез­кой смены политического курса.

Историки-педанты продолжают спорить, было ли создание сословно-представительной системы сознательной целью Адашева и его товарищей, но что таков неизбежный объективный результат их деятельности — было вполне очевидно современникам. И преж­де всего тому влиятельнейшему современнику, которому одному было по силам разрушить эти планы и повернуть ход событий в иное русло.

Августейшая публицистика

Иван ГУ быстро почувствовал опасность, угрожающую полноте царс­кой власти. В 1560 г. все члены кружка были преданы опале. Фор­мальным поводом послужило несогласие Адашева с продолжением бесперспективной Ливонской войны, но по существу царь не скры­вал, что удалены его прежние советники за покушение на самодержа­вие. В посланиях Андрею Курбскому Грозный формулирует это совер­шенно недвусмысленно: главная вина опальных советников в том, что «восхваляли» и стремились ввести такой порядок, когда «рабы власт­вуют помимо государя».

Будучи

блестяще образованным человеком и талантливым писа­телем, Грозный в многочисленных «широковещательных» посланиях выстроил весьма стройное обоснование необходимости неограничен­ной самодержавной власти. Сама природа человека такова, что греш­ные люди неспособны к добру без принуждения, и потому подданным надлежит находиться в полной «государской воле», а где они «государской воли над собой не имеют, тут как пьяные шатаются и никакого добра не мыслят».

Корень зла всякого «народоправства» в том, что «там особо каж­дый о своем печется». Неизбежные при этом смуты и раздоры способ­на прекратить только неограниченная царская власть, но «если царю не повинуются подданные, они никогда не оставят междоусобных браней».

Самодержец руководствуется непосредственно провидением, че­ловеческие советы могут лишь замутить ясность божественного отк­ровения: «Мы же уповаем на милость божию... — писал Грозный, — и от человек учения не требуем».

Посему образцы народоправства, доступные тогда непосредствен­ному наблюдению подданных московского государя, подлежат реши­тельному осмеянию и принижению. Особенно достается от Грозного выбираемым шляхтой польским королям, положение которых хуже «худейших рабов». Не должен быть властитель и «старостой в волос­ти», каков, по мнению Грозного, шведский король, которого извиня­ет только то, что он «мужичий род, а не государской».

Наиболее отчетливо неприятие парламентских ограничений мо­наршей власти Грозный формулирует в письме английской королеве Елизавете, отказавшей ему в прямом ответе на запрос, поскольку ответ зависел от решения парламента: «Мы надеялись, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государской чести и выгодах для государства... Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как простая девица».

Ни бояре, ни торговые мужики царю не указ. Более того, не долж­на ограничивать его власти и церковь. Грозный подбирает из Священ­ного Писания множество выразительных примеров для доказатель­ства пагубности церковного вмешательства в дела светской власти.

История Руси весьма вольно трактуется царем, дабы доказать, что «наши великие государи, от Августа кесаря обладающего всею вселен­ною, и брата его Пруса и даже до великого государя Рюрика и от Рю­рика до нынешнего государя... все государи самодержцы, и никто же им не может указу учинить и вольны добрых жаловать, а лихих каз­нить». Тогдашние «интеллигенты» — московские книжники, сочинив­шие в 20-е гг. XVI столетия «Сказание о князьях владимирских», от­куда позаимствовал Грозный эту мифическую родословную, пеклись прежде всего о вящей славе и величии родной державы. Оказалось — от державности всего шаг до самодержавия.

Дело оставалось за малым. Царю, взыскующему «самодержьства», недоставало реальных рычагов власти. Обычаи и новые уста­новления эпохи адашевских реформ препятствовали воплощению идеала. Но вскоре способ нашелся.

Опричный погром

Указ об опричнине был издан на следующий день после возвращения царя в Москву из Александровской слободы — 3 февраля 1565 г. Со­держание не дошедшего до нас указа в передаче летописи сводилось к двум основным пунктам. Во-первых, царь получал возможность сформировать «особный двор» с особыми боярами, дворецкими, каз­начеями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с це­лым придворным штатом. Из служилых людей он отобрал в опрични­ну тысячу человек, которым в столице были отведены отдельные ули­цы (Пречистенка, Арбат и левая по ходу от Кремля сторона Никитской) с несколькими слободами до Новодевичьего монастыря.