Выбор
Шрифт:
Приползла, гадина, обволокла, отравила… и ведь не вырезать ее, не выгнать… хорошо еще сам боярин при царе остался. А могла бы и его выжить, тварь ползучая.
Но Марина неглупа была. Понимала, если всех подряд выживать, кому она не по душе, палаты опустеют. Так что боярин при царе как мог, так и служил.
Все понимал, бесился, Борису помогал, как мог, молился, чтобы государь в разум пришел — услышал Господь молитвы его?
Неуж повезло им? Так он и еще попросит у Бога, есть ему о чем!
Господи, помоги!
Царица на кровати лежала, белая, белее простыней, только косы черные выделяются, и родинка приметная. Даже губы, кажется, и те побелели.
Борис рядом присел, руки царицы коснулся.
— Маринушка?
Глаза открылись, огромные, лихорадочные…
— Боря! Плохо мне!
— Что не так, Маринушка?
Царю даже любопытно было, что Марина скажет.
— Боренька, извести меня хотят. Порчу наводят!
— И как же?
— Не знаю я… Боря, объяви розыск!
— А искать-то кого? А, женушка?
Марина даже в таком состоянии поняла — неладно дело, в царя вгляделась, на локтях приподнялась — и задохнулась, обратно упала.
— Ты… ТЫ…
— Я, Маринушка. Я, супруга моя любимая. С детства пауков не люблю…
Боярин Пущин не понял, к чему это сказано было, но царица еще белее стала, хотя вроде как и некуда уже. Оказалось — есть куда.
— Ты…
Борис на боярина оглянулся, но выгонять не стал.
— Прости, Егор Иванович, что придется тебе это услышать, да только и наедине я с царицей не останусь больше. Ведьма она. И болезнь ее оттуда идет.
— Ведьма?
Марина промолчала. А чего тут говорить, когда все известно стало. Она все почуяла.
И как паука ее уничтожили, и… по ней это сильно ударило.
Он высасывал силу, собирал, ей отдавал… талисман за долгие годы частью ее стал, срослась она с ним. Того паука для нее из жарких стран привезли, мать за громадные деньги заказывала, пока Марина маленькой была, она с ним просто играла. Ядом его врагов травить можно было. А как пауку срок пришел, так Марина его кровью своей привязала, высушила по всем правилам… а теперь его нет.
И сил у нее почти не осталось. Разве что дотла кого высосать… она б и на мужа кинулась, но тот с ней наедине не останется. Умный стал…
Кто надоумил только?
Боярин?
Нет, тот сам стоит, глазами хлопает.
— Я б тебе много чего простил, но не измену, не предательство.
— Боря… не предавала я тебя!
— Потому и не казню. В монастырь поедешь.
— Боря…
О помиловании Марина не просила, понимала — бессмысленно рыдать да молить, не послушают ее. Не казнили — уже хорошо, но может, хоть как себя оправдать получится?
— Не хотела я для тебя зла. Как могла — так и любила.
— И силы у меня забирала.
— Природа у меня такая. И я, и мать моя… все мы такие, и
— Только дочь?
— Прости, Боря… не могу я сына родить, и не смогла б никогда. Мать говорила, мы только девочек родить сможем, а из них выживет лишь одна в потомстве…
— Вроде как у отца твоего и сыновья были?
Марина улыбнулась устало. Сейчас, когда Борис все знал… что уж скрывать?
— Мать подменяла. Когда у нее нежизнеспособные девочки рождались, вот… она так делала. Отец и не знал.
— Если б я не узнал про натуру твою, ты бы тоже так делала?
— Да, Боря.
— Врешь.
— Бореюшка?
— Еще раз соврешь мне, не в монастырь отправишься — на плаху. Что нужно, чтобы ты зачать смогла?
— Выпить досуха человека. Может, не одного, нескольких… сейчас я этого сделать уже не смогу.
— Не сможешь. Тварь твою сожгли, а новой тебе не видать! И свободы не видывать.
— Боря…
— Видеть тебя не могу, гадина.
Развернулся — и вышел. И боярин за ним.
Улыбку, которая скользнула по губам Марины, они тем более не увидели. А жаль…
В покоях царских Борис за стол уселся, себе вина плеснул крепкого, зеленого, боярину кивнул.
— Налей и ты себе, Егор Иванович. Посиди со мной.
— Посижу, государь, хоть опамятую чуток… это ж… слов у меня нет!
— У меня тоже, Егор Иванович. Сколько лет меня эта гадина сосала, силу пила, уверяла, что дети будут у нас…
— Как же ты, государь, узнал?
— Повезло мне, Егор Иванович. В потайной ход пошел, погулять хотелось, а Марина решила на то время любовника привести… как увидел — ровно пелена с глаз упала.
Особенно Борис не врал, но и не договаривал. Про Устинью лучше помолчать покамест. И Марина пока рядом, и кто знает, кого она еще привораживала? А ведь могла…
— Она еще и гуляла от тебя? Ох, вот тварь-то какая, государь! А может, казнить?
— Ни к чему. В монастыре она не опасна будет, а как не давать силу сосать из людей, и сама погибнет потихоньку. Княжество ее, опять же…
Егор Иванович дух перевел. Это ему понятно было… ежели казнить Марину, рунайцы взбунтоваться могут, поди, усмиряй их потом! Не до того!
А вот развод за бездетностью, это понятно, это ж десять лет уже…сколько ребеночка-то ждать можно? Тут и рунайцы не возразят, каждому понятно, наследник престолу надобен.
— Когда, государь?
— Поговорю я с патриархом завтра же, и пусть подготовят все. Царица пока в покоях своих побудет, а ты, Егор Иванович, пока боярскую думу перешерсти. Говорить будем, что царица и бесплодна, и припадки у нее, сам видишь… да все видели, назавтра уж по палатам сплетни разойдутся. А коли так… порченого наследника она мне рОдит? Думаю, никто меня не упрекнет, когда в монастырь я ее отправлю.