Выбор
Шрифт:
Отбор закончится, Федор Устинью не отпустит добром, бежать им придется, ежели она предложение Михайлы примет. Деньги надобны будут, а где их столько взять, да побыстрее?
То-то же.
Боярин с удовольствием порадеет. А ежели нож к горлу приставить? Да допросить, как положено? Кое-что Михайла и сам умел, опосля ватаги. Помощника бы, а то и двух… но где ж их взять? Сивый, дурак такой, и сам бы подставился, и Михайлу на дно утянул. Не было в нем прозорливости, а только тупое желание хапнуть побольше и пожить получше, а как деньги на жизнь закончатся —
Ему тоже денег хочется, но когда получит он их… уедут они с Устей куда подальше, в Сиберь, там и дело себе найдут. Теми же мехами торговать можно, али с золотом связаться. Михайла неглуп, он справиться сможет и не с таким, только капиталец для начала надобен, а теперь и ясно, где его взять.
И Михайла с удовольствием отпил еще глоток наливочки.
Патриарх на кузину свою смотрел без всякого одобрения.
Хоть и дальняя, да родня они с Любавой, потому он и для нее старался. Сколько мог делал, а только и против своей совести не попрешь.
Пока государь за рунайку свою цеплялся, не давил на него Макарий, но сейчас-то поменялись обстоятельства, переменился ветер.
Когда Борис ее удалить желает, что патриарх сделать должен? Развода ему не давать? Так государь и сменить патриарха может. Это кажется только, что мирские владыки до церковных дел не касаются, на деле-то все иначе.
Государи из рода Сокола считали, что вера должна служить делам государственным, а именно поддерживать государство, да укреплять его, а патриарх должен бок о бок с царем идти. Тогда и у царя все ладно будет, и патриарху хорошо станет.
Макарий о судьбе некоторых из предшественников своих достаточно наслушался. И помирали патриархи совершенно случайно, и сами в скиты удалялись в дальние, совершенно добровольно.
И то…
Патриарх ты в церкви. А за ее стенами?
Кто и в грех впадал, детей плодил, кто просто родней своей дорожил, кто карман свой набивал — для каждого свою плеть найти можно. Найти, надавить — и славься, новый патриарх. Можно ли на Макария надавить?
А что — не человек он? Еще как можно, своих детей ему Бог не дал, а вот племянников он любит искренне. И помогал им… немного. То, что до поры молчит государь, не значит, что он что-то спустит Макарию. Все в дело пойдет, дайте время. Макарий в Борисе и не сомневался ни минуты.
— Чего надобно, государыня?
Любава поняла, что разговор почти официальный пойдет, нервно венец поправила. Чувствовала она себя не слишком хорошо, да выбора иногда и нет. Вставать надобно, действовать, а то не расхлебаешь потом-то.
— Ваше святейшество…
Макарий кивнул, подтверждая, что родственники они там, али нет, а разговор у них будет государственный.
— Ваше святейшество, пасынок мой страшную ошибку совершает. Не надо бы ему разводиться, не к добру…
Макарий руку поднял, речи ненужные остановил. Чего их слушать-то бестолку? Ни к чему государыне воздух переводить, а ему ерунду слушать, пустое
— Ты помолчи, государыня, послушай, что мне известно стало. Бесплодна рунайка, да и припадок случился у нее. Не сможет государь ее оставить, бояре давить начнут.
— А когда не начнут?
Макарий только головой покачал.
— Начнут. Боярин Пущин намедни уж интересовался, чего я тяну с разводом. Да и государь тоже поскорее удалить Марину требует.
О четырех монастырях, о мощах, которые должен был прикупить для него Истерман, о прочих приятностях и полезностях, обещанных Борисом, да щедрой рукой, патриарх умолчал. Бориса-то он знал хорошо, у государя слово твердое, сказал — сделает. Не любит он на храмы деньги выделять, но коли сказал — быть? Так и будет. И в срок.
А Любава… оно родня, конечно, и Макарий ей радел, чем мог. Но… Федька-то рос-рос и вырос, и получившееся Макарию ой как не нравилось. Когда Федор маленьким был, там можно было говорить, что из него правитель хороший получится. Сейчас же, на него глядючи, Макарий точно знал ответ — не получится.
А плохой государь — равно слабая страна — плохая вера — мало доходов у церкви. Оно и дураку понятно.
Когда б Федор был не хуже брата, Макарий бы Любаву поддержал. Да только Федор Борису и на подметки не сгодится, нет в нем царского характера, нет полета, размаха нет. Дурость есть, да желание на своем поставить, а для правления маловато упрямства.
Нет, менять Бориса на Федьку, это как коня на зайца: может, и полезен где будет длинноухий, да ускакать ты на нем никуда не сможешь.
— Так зачем долго тянуть? — Любава платочек пальцами перебрала. Нервничала она сильно. Многое от разговора зависит, а патриарх явно помогать не желает. — Мне бы только годик и надобен. Даже отослать рунайку можно, только зачем ее так быстро постригать?
Макарий бороду огладил. Вздохнул.
— Государыня, приказ царя есть. Когда ослушаюсь я, беды у меня уж будут.
— Не будут. Уговорю я Бориса.
— Неуж не пыталась до сих пор? Не верю.
Патриарх в цель попал. Пальцы в платочек впились, Любава глазами сверкнула.
— Боря сейчас горяч слишком. Опамятует — сам прощения просить придет, и у меня, и у Марины, может, и не простит потом, что поторопились-то.
— Государыня, нет у меня выбора, я тоже человек подневольный, коли указал государь делать — я и сделаю. А приказ его таков, что к Красной Горке царица Марина уж должна быть в монахини пострижена.
Любава ногой топнула.
— Неуж… нашел кого?
Макарий промолчал. А потом сделал то, за что себя потом корил: веки чуточку опустил.
Видимо ему было многое, и то, что государь не выглядит, как горем убитый — тоже. Уж Макарий-то всякого понавидался, в монастыре пожил, служкой в церкви начинал, мальцом еще….
Рубите ему хоть бороду, хоть голову, а только Борис ранее свою рунайку любил без памяти. А потом все одно к одному легло, да быстро так, ровно вышивал кто крупными стежками.