Вырь. Час пса и волка
Шрифт:
– Как давно ты?.. Кхм. Как давно ты на этой горе?
Вила не отозвалась.
У Благоты возникло ощущение, что она снова отдалилась от их разговора. Он неторопливо отступил и прислонился спиной к дереву. Поморщился с досадой. Его вывихнутая голень болела.
– Тебе известно, зачем Явидь сшивает души? – вдруг спросила вила.
Благота оправил гайтан с серебряной подвеской у себя на шее. Не нашёлся с ответом.
– Зачем?
Он догадывался, что виле будет известно больше о двоедушничестве, нежели ему самому. Не без оснований считалось, что
– Божество никогда не забирает душу полностью, – вила смотрела мимо него. – Что-то всегда остаётся. Поэтому Явидь сшивает души вместе. И ждёт, когда души срастутся в нечто иное. Что легко поглотить. Или…
Вила умолкла на полуслове. Благота проследил за её взглядом, но ничего не увидел. В зарослях было пусто, за исключением вездесущих ящериц.
– Или? – сдался спустя долю тягостного молчания Благота.
– Явидь ждёт, когда рана от её игл… как вы говорите? – вила в глубоком раздумье подбирала слова. – Воспалится. Да. Воспалится. Именно так. Когда происходит расхождение швов – место воспаляется.
Благота изумился той проникнутой радости, что озарилась вила, стоило ей вспомнить подходящее слово.
– Впрочем, – довольная собой вила, будто в усталом танце, развернулась на месте. С волос её слетел яркий цветок. – Не стану заглядывать вперёд.
Вила шагнула вглубь леса, слегка пританцовывая в такт неслышимой музыки.
– Ну же, Благота. Продолжай. Что было потом с той юницей и двоедушником?
Благота вынудил себя отстраниться от ствола дерева и шагнуть следом, оступаясь на больной ноге.
– Потом? Потом миновала зима, прошло лето…
6. Мизгирь
Скоморох выскочил из-за повозки. Пальчиковая кукла на его руке приблизилась к самому носу Грачонка. Юница присела, в испуге закрыла голову руками.
– А-ай! Мальчик! А, мальчик? – пискляво заголосил скоморох. – Не хочешь угостить Петрушку сладостью? Ну же! Не жадничай! Не то Петрушка вцепится тебе в но-ос!
Грачонок дрожала, готовая разреветься.
– Ой-ой! – скоморох оценивающе склонил ухо к плечу. – Что это у тебя на лице? Ты что, настолько непутёвый, что глаз ложкой выбил?
Мизгирь с размаху приложил скомороха тростью по затылку. Скоморох жалобно ойкнул, присел на корточки. В точности как Грачонок.
– Пошёл вон, – Мизгирь едва удавил в себе желание раскровенить скомороху нос. – Иначе я твою пальчиковую куклу тебе в задницу засуну.
– Да ты что, урод? Очумел, что ли?! – голос скомороха перестал быть писклявым.
– «Я бы на это посмотрел», – с деланой весёлостью отозвался Каргаш. – «Эй, коза одноглазая. А ты?»
– Пошёл, – Мизгирь схватил скомороха за грудки одной рукой. – Вон, – оттолкнул прочь.
Проводив удаляющегося скомороха пылающим взглядом, Мизгирь повернулся к сиротке. Грачонок стыдливо отворачивалась, вытирая запястьем нос.
В одежде, которую Мизгирь раздобыл для Грачонка, она действительно походила на мальчика.
На правом глазу Грачонка блестели слёзы. Левый глаз был скрыт за чёрной повязкой.
Мизгирь открыл было рот, но сказать ничего так и не успел. В узком проулке между торговыми лавками возник юнак в одежде послушника. Монашеская цепь на его груди мерцала в свете солнца, вышедшего из-за туч.
– Твой вклад в строительство храма, добрый господин! – послушник сунул Мизгирю под нос коробок для пожертвований. – И вот здесь – обязательно поставь подпись. Каждый день мы молимся за благотворителей и украсителей, дабы Податель простил им все грехи!
Поверх коробка лёг запачканный пергамент, испещренный знаками – подобиями подписей, оставленных безграмотными людьми.
Каргаш приблизился и указующе ткнул в пергамент расплывчатым пальцем.
– «Поставь-ка за меня».
***
– «Вставай, сраный ты идиот».
Мизгирь резко просыпается, испытывая необъяснимую тревогу. Садится на лавке. Дрожащими пальцами нащупывает под собой старые кожаные рукавицы.
Вокруг густеет тьма. Мизгирь не в состояние вспомнить, что с ним произошло. Другие органы чувств пытаются заменить зрение: он слышит как за стенкой раздаются всхлипывания.
«Где я, чёрт побери? Почему так холодно?»
Глаза его привыкают к темноте. Мизгирь различает слабый свет в глубине горенки, проникающий из-под дверцы.
Память возвращается, захлёстывает волной. На дворе ночь, он проспал весь день.
– Мать вашу раз так! – Мизгирь находит в темноте свою трость – мёртвую ветку, обструганную ножом.
В полдень они набрели на заброшенную избу в затопленной деревне. Натопили печь, натаскали воды из пруда… а затем он случайно уснул, присев в сенях, чтобы переодеться с дороги. Теперь подобное происходило с ним чересчур часто – он засыпал на ходу, стоило ему лишь немного позволить себе расслабиться.
Мизгирь выпрямляется, но тут же бьётся головой о полку. Шипит от боли. Затем на ощупь движется к свету, припадая на трость.
В тот день за исцеление воеводы и инверийки он заплатил слишком многим: шов Явиди, скрепляющий его душу с телом, теперь доходил ему под кожей до кончиков пальцев на руках и ногах. Левая же нога и вовсе утратила чувствительность, став при этой чёрной, как от настоящей гангрены. Картину добавляли судороги лица, появляющиеся каждый раз, стоило ему хоть немного начать испытывать волненье.