Вырь. Час пса и волка
Шрифт:
Слеза Явиди, что он отдал Грачонку в тот день, выполнила своё предназначение сполна.
Однако всё же оставалось нечто, что даже слеза была не в силах исправить.
Со дня пробуждения Грачонок не произнесла ни слова. Сложно было выделить из её тягостного молчания какие бы то ни было достоинства. Хотя одно всё же имелось. В Савении успешно торговали инверийцами, называя их «исчадиями, сношающимися с белоглазыми». Услышь кто-то, как Грачонок говорит с заметным инверийским говором, неприятностей в
Но «инверийское исчадие» оставалась немой, умалчивая о дикости и звериной лютости самих савенов. Грачонок не просто отказывалась говорить на языке убивцев, но и на родную речь не откликалась вовсе.
– Мне жаль, но из-за войны все пути до Бравена закрыты. Нам остаётся бежать на юг.
Мизгирь не мог вынести отчуждения в её взгляде. То было год назад, когда они были вынуждены искать способ переправиться через реку Ярынь, отделяющую старую границу Инверии и Савении.
– Мы должны отступить на земли Савении, грачонок. Мне жаль.
Первое время их совместной жизни Грачонок избегала прикосновений, редко поднимала взгляд. Подолгу сидела в одиночестве, забиваясь в углы и поджимая ноги. Мизгирь споил ей огромное количество успокаивающих зелий и отваров.
– «Как только ты её пьяницей не сделал», – дивился Каргаш.
Вскоре Мизгирь стал замечать, что Грачонок подкармливает мышей. Она могла сидеть подолгу, не шевелясь, наблюдая, как зверьки заходят к ней на ладонь.
Мизгирь не вмешивался. Первая её улыбка с тех пор, как они стали скитаться вместе – заслуга этих треклятых грызунов, гадящих в его вещи.
7. Благота
Ноги онемели, утратили чувствительность в ледяной воде ручья. Благота встал на скользкий валун, дожидаясь, пока зябкость отступит. Краем уха он услышал шелест, повернулся. Чёрно-жёлтая саламандра скрылась в густой зелени на берегу.
Вила со свойственной ей лёгкостью выбралась из воды чуть выше против течения и теперь ждала его, облюбовав мшистую кочку, сочащуюся водой.
– Твоя история изобилует деталями, – с обвинением высказалась она, когда Благота с трудом выбрался из ручья.
Тяжело дыша, Благота выпрямился. Взгляд его зацепился за жёлто-бурую бабочку, садящуюся на волосы вилы.
Благота тихо кашлянул, прочищая горло.
– Я здесь ни при чём, – он выставил в землю палку и протянул согнутый палец к виску вилы, надеясь переманить бабочку к себе. – Жизнь так устроена.
Благота ожидал, что вила отстранится, но она не двинулась с места, прожигая его сверкающим взглядом. Бабочка вспорхнула, не возжелав прикосновения, и закружилась в тревожном танце вокруг них.
От вилы пахло терпко-горьким разнотравьем.
– У тебя есть имя? – Благоте не хватило духу коснуться её волос, и он опустил руку.
Благоте показалось, что вила борется с желанием вновь залезть ему в голову. Как маленькая девочка при виде куля со сладостями.
– Смильяна, – дремотно ответила она, и глаза её стали синими, как вода в ручье. – Называй меня так.
– Прекрасное имя. Годится для героини лирических песен.
Благота ещё раз оступился, в этот раз показательно. Леляя надежду, что вила смилуется и явит ему свое целительское умение. Но Смильяна не обратила на его потугу ни малейшего внимания.
– Я желаю слушать о юнице и двоедушнике, – потребовала Смильяна, брови её не дрогнули. Однако по голосу Благота догадался, что она не собирается торговаться. – Впредь не отвлекайся.
– Горы нагоняют сонную усталость. Постоянно тянет прерваться. Но сильней усталости меня терзает любопытство. Поэтому позволь ещё один вопрос. Куда мы идём? Молю, только не заводи меня в пещеру на съедение бескудам.
Смильяна склонила голову к плечу – это её движение каждый раз вызывало у Благоты тягостное чувство.
– Лекарь пожертвовал собой, но спас только тело несчастной, совсем забыв про душу, – взыскала она, перешагивая через его вопрос. – Имеет ли смысл такое спасение за столь большую цену?
Благота слегка склонил голову, будто признавая справедливость замечания.
– Уверен остаюсь я лишь в одном, – он снова выставил в мягкую землю осиновую палку. – Лекарь придерживался убеждения, что мы не несём ответственности за чужие поступки. Но несём за свои.
8. Мизгирь
– Пойдём, Грачонок, – отбрехавшись от послушника и его благотворительности, Мизгирь громко шмыгнул. Нос нещадно саднило из-за пыли. – Пойдём, купим тебе крендель.
Грачонок покачала головой, не смея поднять взгляда на его дергающееся от волнения лицо.
– Не хочешь? Ишь ты! Ещё и уговаривать её надо, гляньте-ка. Последний раз предлагаю. Пойдём. Хочешь тебе крендель, хочешь – петушок на палочке. Так уж и быть. Можешь взять побольше. Угощай своих мышей, сколько в них влезет. Хоть в колобков их преврати. Ты же знаешь, что такое «колобок»?
Грачонок кивнула и попробовала изобразить благодарную улыбку – вышло это у неё печальней некуда.
Яркое теплое солнце отражалось в золоченых куполах церкви, возвышающейся над ярморочными сооружениями. Площадь перед церковью гудела с самого утра. Торговцы ютились в шалашах, крытых рогожами, толпились возле телег и возов с самыми различными товарами. Воздух был наполнен сотней свистов. Праздношатающиеся скоморохи и зазывалы стреляли в прохожих прибаутками, играли на дудках и балалайках.