Выше стен
Шрифт:
— Ну, и что ты хотела сказать? Я тороплюсь, — с ледяным равнодушием сообщает он, затягиваясь и выдыхая дым, но я отлично помню ту ночь, когда он показал себя настоящего, и его финты не сбивают с мысли.
— Ты говоришь, что связался со мной из-за скуки… — Глотаю скользкий ком, но улыбаюсь еще шире. — А я хочу объяснить, зачем вообще затеяла спор.
…С самого раннего детства я была чужой, другой, лишней… Привыкла съеживаться от любого крика, не попадаться на глаза, молча сносить лишения. Если бы не прилетали
Одна из них и стала моим проводником в нормальный мир.
Когда кошмар закончился, мама очень старалась избавить меня от засевших внутри демонов, но навыков и средств не хватало — в школе я продолжила забиваться в угол и терпеть обидные прозвища, подножки, плевки. Чтобы понять, как живется изгою, нужно побывать в его шкуре…
Свят — надежный, спокойный, уверенный, украшающий собой эту жизнь — созерцает порыжевшие дали и молчит. Но он рядом, и мне впервые не страшно погружаться в трясину прошлого.
— Маме было не под силу с одинаковым успехом бороться за меня и сражаться с нищетой, — продолжаю я уверенно и заправляю за уши растрепанные, покрытые коркой засохшей грязи волосы. — Я прибивалась к любому, кто выказывал интерес, шла за ним, слепо доверяла, копировала поступки. Так я становилась хоть отдаленно похожей на человека… Мне и тут нужен был проводник в мир. Мне нужен был хоть кто-то… Я не знала, что ты первым откроешь ту чертову дверь. Я не знала, какой ты. Но теперь — знаю, и стерплю все унижения. Спасибо тебе, Свят… Спасибо за все. И… прости.
Разогнавшийся пульс отзывается болью в висках, я не могу поднять взгляд, снова ожидая решения Свята. Если он пошлет меня, я вниз головой нырну в чахлые кусты и торчащие из них колья арматуры и умру…
— Бог простит, — шумно вздыхает он. — Кто я такой, чтобы отпускать грехи…
Вместе с холодным ветром до меня долетает аромат его парфюма, и в мыслях воцаряется туман. Мы были так близки, что невозможно быть ближе. Свят давно меня простил, поэтому перешагнул через гордость и заступился, наплевав на предрассудки и сплетни. Он сделал так много добра, хоть я и не заслужила…
Я кидаюсь к нему и обнимаю, прирастаю душой к его душе и зарываюсь носом в воротник, а его теплые руки смыкаются на моей талии.
— Не оставляй меня, пожалуйста. Будь всегда рядом… — плачу и задыхаюсь от невероятной, нестерпимой красоты момента, и его тихий шепот обжигает макушку:
— Буду, Регина. Рядом я точно буду.
23 (Святослав)
Я провожаю дурочку до беленого заборчика и с усилием отцепляю тонкие грязные пальцы от рукава новой куртки.
— Ну все. Тебе правда пора. Иди домой, окей?
Она смиренно соглашается, но не двигается с места.
Видимо, по причине заторможенности ее жестко буллили в школе. А заторможенность — следствие
У меня мать с идеей фикс съехаться с мутными типом и папаша, впавший в любовный маразм. У меня нет денег и перспектив, зато есть нездоровый интерес к моей персоне в шараге, и его, благодаря дурочке, я сегодня знатно подогрел.
Жаль, что я не умею так же поэтично жаловаться на дерьмовую жизнь.
Дурочка открывает рот, чтобы сказать что-то еще, в глазах с потекшим макияжем сияют слезы и засела собачья преданность — настолько явная, что меня корежит, как от удара под дых.
Она опять истолковала все неправильно. Но так даже лучше. Веселее, и не позволяет забыть, какое я дерьмо.
— Я увижу тебя снова? — умоляет глупое создание, пялится, не моргая, и вынуждает меня кивнуть.
— Конечно. У тебя же есть глаза.
Разворачиваюсь и быстро ухожу, но успеваю заметить на брусчатке у гаража свежий след мокрых протекторов и яркий свет в столовой.
Папаша пораньше вернулся с работы и наверняка устроил шоу с широкими жестами, тупыми дешевыми сюрпризами и несмешными шутками, а его жена восторженно слушает, втайне мечтая, чтобы он заткнулся или поскорее сдох.
А может, он сейчас протирает зад в плетеном кресле, потягивает кофе и несет мотивирующий бред о том, каким справедливым и честным является и как всем вокруг помогает.
Немудрено, что дурочка считает его хорошим. Раньше я тоже так думал, но его слова постоянно расходились с делами.
От души харкаю под ноги и ускоряю шаг.
Хочется вернуться, нагнать Регину, войти в дом вместе с ней и, глядя в его самодовольную рожу, спросить: неужели он действительно не понимает, что в его семье творится лютый звездец? Новая жена на его кровные открывает кабак, а любимая доченька не в порядке. У нее не хватает винтиков в голове, но на все находятся странные больные объяснения. Она стырила его накопления и отнесла конченому ублюдку, в которого вкрашилась до беспамятства. Она постоянно косячит, получает от одногруппниц ногами в живот, а защищать ее приходится мне…
Я мог бы незаметно подкинуть украденное в отцовский сейф. Или выйти из тени и сознаться во всем — выложить пачки на стол, очистить совесть и вывести ее из-под удара. Но как насчет справедливости?..
Впереди виднеются гнилые доски заброшенных дач, и я сворачиваю в первый прогал между заборами. Продираюсь сквозь репейники и крапиву, давлю подошвами осколки стекла и матерюсь.
Пришлось изменить маршрут и сделать крюк, но так ее умоляющий взгляд больше не прожигает спину.
Дышу на замерзшие руки и до боли сжимаю кулаки.