We began it all
Шрифт:
– О чём ты говоришь? – удивляется Норман и чувствует, что готов сорваться. Дилан не понимает, совершенно ничего, тупица, кретин, осёл!.. – Мама просила тебя уехать, миллион раз просила, и ты обещал, что сделаешь это. Ребёнок ничего не меняет. Он мамин. Он мой. Ты не имеешь к нему никакого отношения. Вперёд, живи своей жизнью. Оставь нас, наконец, в покое!
– Воа, ты чего завёлся! – Дилан сдаёт назад, взирая круглыми глазами на реакцию брата, и это отрезвляет Нормана. Он не намерен обсуждать эти глупости, так что, вместо этого, он переходит к делу:
– Без разницы.
Его старший брат моргает потрясённо, перестраиваясь на этот внезапный поворот в ходе беседы. С добрую минуту он осмысливает услышанное.
– Ты знаешь, кто убил Брэдли, – повторяет он недоверчиво. Норман кивает. – Это точно? У тебя есть доказательства?
– У убийцы они есть, – поправляет юноша. Дилан передёргивает плечами, прежде чем решительно заявить:
– Тогда, мы идём в полицию. Я иду – у меня есть знакомства, да и моё слово, при любом раскладе, примут всерьёз вероятнее, чем слово школьника, которого в этих убийствах и подозревали. Я расскажу следователям всё, что ты сейчас расскажешь мне. Преступника арестуют. Справедливость восторжествует. Хэппи-энд.
– Разве ты не хочешь что-то сделать…сам? – пробует Норман осторожно, он явно ожидал иной реакции от импульсивного брата. – Этот человек убил твою девушку. И ты просто и спокойно собираешься оставить его на милость суда?
– Не буду врать, что не хочу лично свернуть шею подонку, – признаётся Дилан без особого энтузиазма в голосе. – Но я не могу. Я не имею права вмешивать себя в неприятности. Не теперь. Я… если что-то пойдёт не так, я… не могу подвести Норму снова.
– Что ты пытаешься ей доказать? – не то шокировано, не то разочарованно, спрашивает Норман, не веря, что вообще ведёт такой разговор с братом. Тот усталым жестом потирает губы и подбородок, не отвечая.
хХхХх
До Нового года остаётся всего три дня, когда Дилан, как и обещал, идёт в участок и передаёт всё, что поведал ему Норман, касательно серийных убийств местных школьников. Тем же вечером, дом Уэстов обыскивают, и Алекса арестовывают.
Норман наблюдает за арестом по ТВ. Его друг совершенно спокоен, он даже несколько раз умиротворённо улыбается в камеры журналистов; миссис Уэст просто идёт следом за полицейскими, она не плачет, и ничего не отрицает, она вообще выглядела бы полностью безучастной, если б не глубокая морщинка между её сосредоточенно сведёнными бровями. Возможно, в этот момент женщина просчитывает, какая сумма уйдёт на адвокатов.
хХхХх
Сплетни ходят разные.
Одна из них рассказывает, будто бы, когда следователи спросили, зачем Алекс – благополучный подросток из хорошей семьи – убил трёх своих одноклассников, тот лишь спокойно пожал плечами и пространно пояснил, что защищал тех, кого любит. А те трое невоспитанных, навязчивых, злопамятных детей ставили под угрозу объекты его любви. Ради любимых, на что человек только не пойдёт. Да же?
хХхХх
Дома у Бэйтсов, между Нормой и Диланом происходит молчаливая борьба воль. Норман, в очередной проклятый раз, не посвящён в подробности
– Почему он не может просто уехать? – утомлённо вопрошает Норма вечером перед праздником, прежде чем поцеловать Нормана перед сном.
Хах. Норман тоже этого не понимает.
хХхХх
Примерно в этом стиле проходит последующий месяц.
Занятия Нормана возобновляются, и он уже не может проводить столько времени рядом с мамой, как было во время каникул, готовый выполнить каждую её прихоть. (Не то чтобы Норма пользовалась его услугами часто – можно было бы предположить, что беременность сделала её требовательной и капризной, но Норма последнее время больше напоминает сломанного воздушного змея, не способного подняться в небо в полный мере, свойственной ему, и она, напротив, непритязательная и тихая).
Вместо него, дома постоянно маячит Дилан, и Норман задаётся в раздражении вопросом, не уволился ли парень, часом, совсем? Потому что, сколь гибким не является его хвалёный график, ни один график, согласитесь, не может быть настолько гибким!
И, видимо, неотступное присутствие Дилана, как и его полубезумная в своей обширности заботливость, здорово действуют Норме на нервы, потому что в какой-то момент, примерно в середине января, она снова запирается от сыновей у себя на несколько долгих, тяжёлых дней.
Мама прячется, Норман винит Дилана, Дилан страдает. Разве эта система не входит уже в привычку у них? Что за чёрт.
хХхХх
Патрулируя коридор на втором этаже в ожидании смены приговора, Норман вспоминает, как сам прежде, в припадках подростковой глупой ярости, раза два или три запирался от мамы. Теперь, прочувствовав на себе, каково оставаться по неправильную сторону двери, изолированным и несчастным, он жуть как хочет извиниться перед матерью за своё былое поведение. Он клянётся, что никогда так больше с ней не поступит.
Да и, с другой стороны, это было бы бесполезно, разве нет?
Он ведь мог запереть дверь в свою комнату, оставив Норму снаружи; но никогда – своё сердце. Она даже не ‘жила там’, нет. Она и являлась его сердцем.
Даже в самые сложные времена (ибо, как было замечено, конфликты и периоды упрямого взаимного непонимания всё же случались даже между ними двумя), мама никогда не отгораживалась от него полностью, а сам Норман – искал её общества почти бессознательно, даже говоря рассудочно, будто мечтает об обратном.
Иногда ему казалось, что он может видеть маму, быть подле неё, говорить с ней – даже без её физического присутствия. И нет. Норман нисколько не считал это странным.
Скорее, это было его способом выживать. Справляться с трудностями. Совершать выбор.
Сам по себе Норман зачастую ощущает лишь какую-то слабость, постоянный внутренний раздор. Его носит из стороны в сторону, без возможности зацепиться хоть за что-то. Но под предводительством Нормы – твёрдой, надёжной, вечной, истинно верной, бесконечно материальной даже в её незримости – Норман находит себя спокойным и уверенным. Благодаря маме, он уже не колеблется.