X-avia

Ефименко Анна Олеговна

Единственное, что уцелело этим пожарно-жарким летом! Ты, ледяной гранит, поведай

нам о таинствах и ритуалах, о средневековом полудне и ратуши, и базарном времени

грязных порогов! Доверь нам, Кафедральный Собор, свою в стены впетую латынь, и

лицезрей нас, так трепетно снизу на Тебя взирающих! Узри нас, еретиков, по раскаленных

будней мостовой размазанных преступников, и отпусти грехи наши, Отче Наш, хранитель

Большого Города, Страж и Покровитель, наш Кафедральный

Собор! И Ты, о Шило

Небесное, Шпиль, донеси наши молитвы и клятвы до самого Последнего Неба выше и

быстрее всех самолетов!

Мы поднялись по вычищенным от дьявольской слюны ступеням, мы зашли, мы

окунулись в прохладу и сырую пыль.

Внутри Собора шла реконструкция, все было в строительных лесах. Наши шаги гулом

отдавались под острым сводом. Рассмотрели цветастые витражи. Потрогали скамейки для

прихожан, а вон, глянь наверх, меха органные, трубы, вот здорово! «Монументально» и

«фундаментально». Собор – убежище, Собор – вертикаль духа, Собор – игла. Это одно из

трех моих любимых слов. «Кафедральный». Еще мне нравятся слова «телеграфный» и

«литографский». Ну, и немножко – «метафизика». Мы пошли вперед, где-то на высоте, в

полом и тесном теле Шпиля строители громыхали своими инструментами, они поднимали

по веревке банки с краской, валики и кисточки.

Мы подошли к алтарю. Двадцать пальцев четырех рук скрестили перед высящимся

подле нас крестом.

– Клянусь, что люблю тебя, и буду любить вечно, пока смерть не разлучит нас, - начал

Дантес.

– Клянусь, что люблю тебя, и никогда не разлюблю, пока смерть не разлучит нас, -

закончила я.

Кто-то из бригады наемных рабочих накрывал полиэтиленом исповедальню, дабы на

нее не попала случайно краска. Мы расцепили руки.

– Разбей меня, - прошептал И., наклонившись ко мне через алтарь.

– Ты неправильно просишь. Ты должен говорить: «Zerbrich mich»11. Только в таком

варианте фраза звучанием достигает своего смыслового накала. Произнеси это «цэрбрихь

михь», и сам услышишь пока еще даже не существующий хруст.

Мы выползли на солнышко. Я прихватила программку завтрашнего концерта органной

музыки, подбивая Дантеса составить мне компанию, на все лады превозносила дар

Моцарта и Баха. Мой возлюбленный был на грани отчаянья, ведь пожертвование

составляло не меньше половины его стипендии в авиакомпании, а еще надо на вечер

купить еду, какой уж тут концерт. Я страшно обиделась. Как можно вообще покупать

пищу, тратить деньги на какую-то жрачку, если в Кафедральном Соборе завтра будут

играть Баха и Моцарта?

– Ты не духовен! – я вскочила со скамейки

на площади перед Собором, - ты такой же

бюргер, как и все!

– Я не могу быть бюргером, - возразил Дантес, - так как я не горожанин, а житель

окраин.

– Все равно! – не унималась я, - ты мещанин! Крестьянство в электричках! Ты… Ты –

БЫДЛО, вот ты кто!

Наступила затяжная пауза.

– Окей, - протянул И., - как скажешь.

– Просто я не понимаю, как можно, выбирая между пельменями в морозилке и живой

органной музыкой, остановиться на первом!

– Ты никогда этого не поймешь, Кристабель.

– И я не желаю этого понимать!

Вторая затяжная пауза переросла в тягостное молчание. Вновь силенциум. Я

разглядывала резные башенки Собора. Ждала, когда Дантес начнет мириться. Он всегда

первым делает шаг к примирению. Неизменно.

Я дождалась.

– Давай поступим так, - он повернулся ко мне, - Если будет на что внести

пожертвование, обязательно пойдем на концерт. Думаешь, я сам не хочу? Да я ни разу не

был на подобных мероприятиях, конечно же, мне все это дико интересно! Но, се ля ви, я

неизбывно финансово неблагополучен. Пока что. Завтра точно скажу, что и как. Окей?

– Окей, - я все еще притворялась обозленной.

Неожиданно Дантес вскочил со скамейки:

– Кристабельхен!

– Дантесхен? – среагировала я.

– Вот-вот, - разочарованно скривился он, - мне все это надоело, понимаешь? На-до-е-

ло! Эти прозвища! Когда все это закончится?!

– Чего ты хочешь? – я подошла ближе.

– Я хочу, чтобы я был Е.И., а ты была А.Е., и всё.

– Совсем не похоже на предложение руки и сердца, Монсьер!

– Похоже на объявление о продаже души дьяволу и падении в пропасть.

11 Нем. «Разбей меня»

Настало время разъезжаться, пять часов вечера, чтобы каждому успеть прийти домой,

не вызвав при этом никаких подозрений. Хотя, с каждым днем мы все проще и проще

относились и к этому, ведь чего бояться, когда, в общем-то, все уже решено? Я все-таки

обернулась, но вовсе не от испуга быть пойманной на месте преступления. Я оглянулась:

Шпиль оставался неподвижным.

Мы шли к трамвайным путям, в старой части Города они проложены вдоль крошечных

улочек с одноэтажными домами, в окнах которых, нет-нет, да и увидишь как-нибудь

ночью в свете свечи разговаривающих друг с другом силуэты Фауста и Мефистофеля. Я

всегда обожала Старый Город, вместилище сказок и страшилок, безумных художников,