X-avia
Шрифт:
(В. Брюсов, «Юному поэту»)
Мои родители. Прививание обостренной эстетической разборчивости. Двумя пальцами
научившись играть на пианино незатейливые зарисовки, мои тогда еще прячущиеся вниз
ладони уже были обречены на щедрые горсти сольфеджио и музыкальной теории –
воспитательский привет от моего отца. Стоя на береговой линии (дурное сочетание,
«shoreline» мне нравится куда больше, но не хочется писать «на берегу», выкинув слово
«линия»,
мы все смотрели на море и слушали Шумана. Шуман, тот, от которого не может из книги
в книгу оторваться Эльфрида Елинек, австрийская суперзвезда от литературы. Я изучала
тексты австрийских писателей в университете, то и была моя специализация (которую я
приписала братику Аяксу, я же сама его выдумала, так-то он давно мертв), многие и
многие полотна раскидистых словес о Габсбургах, кайзерах, модерне, бидермайере и…
Гофмансталь, Музиль, Шницлер, поехали далее, так, кто там?, ах да, наш покровитель
Грильпарцер, не стоит забывать о Йозефе Роте, о Рильке, ни в коем случае, ни-ни, никакой
пощады. За все, пусть и недолгое, время стажерских полетов в «Schmerz und Angst» меня
ни разу не поставили в рейс на Вену. Хотя многие мои одногруппники побывали там по
пять раз за месяц. Я никогда не летала в Вену. Хотя и боготворю Моцарта. Хоть и живу в
Большом Городе Моцарта, теперь уже давно живу, и звать меня Кристабель, не смейте
называть меня А.Е. – я так и не побывала в Вене, где Моцарт концертировал. И не он
один.
А теперь пару слов о романтизме. О тех самым тонких запястьях, окруженных
кружевами кипенно-белого цвета, о десяти нервных пальцах, бегающих по клавесину, о
черной немочи и о лечении меланхолии кровопусканием. Конечно же, я кидалась к
пианино экзальтированно. Ибо все великое создается лишь на надломе, если не на
переломе, о святая простота! Тенью в конце аллеи идешь лучшие восходные годы своего
существования, руки в карманы, плащ, пальто, пиджак, что угодно, лишь бы были
лацканы да развевающиеся полы по ветру, и придется постоянно ходить против ветра, это
смотрится куда более в стиле романтизма, несуществующая хромота и существующий
кашель, без грима, без муки всё куда смешнее, носовые платки распиханы по всем
карманам, потому я и не высовываю оттуда руки, я кашляю, как чахоточная, уронив
голову, сотрясая плечики, пока все вдруг не кинутся ко мне заключать в заботливые
объятия. Я проваляюсь несколько недель под зеленым абажуром настольной лампы,
плывя по течению вместе с Аристотелем, и против течения
родителями, рафинированно-образованными, они оба высокого роста, темноволосы и
светлоглазы. Я горжусь своим мужем, бывает, в девяноста процентах вакантных вечеров
он записывает в холле, обшитом звукоизоляционными коврами, злую нордическую
музыку, пока я в своем будуаре молюсь на ниспослание мне свыше дара графомании. Мы
встречаемся за сигаретой на нашей винтовой лестнице с коваными перилами, и меня
вновь одолевает жуткий кашель. Плююсь кровью на мраморные ступеньки, как в
ужастике. Б. на руках относит меня в покои, покупает путевку на воды, лечение, курорт,
водолечебница, корзина с фруктами, витаминки, мне сносит крышу от текстов Михала
Айваза, я заимствую у него по-страшному, вот это метафоры, метафоры – это всё, я
заимствую у Айваза яркие образы на свои смс-сообщения, чтобы поразить, околдовать,
пульнуть в самое сердечко эталонным совершенным текстом.
В состав НАЗа (носимый аварийный запас) на воздушном судне входит нюхательная
соль. Я, предобморочная, бледнела перед Дантесом, этим Монсьером И., вопрошая
небеса: «Где моя нюхательная соль?» А он, ведать не ведавший о романтизме начала
девятнадцатого века, заученно по лекциям отвечал: «В НАЗе». У него отличное чувство
юмора.
Еще есть мода. Мои подруги не читали Айваза, но они невероятно худые, такие же, как
и я. Рис с соевым соусом, я вылавливаю собственный волос из лужи соевого соуса в
тарелке, они почти одинаковы по цвету, мои иссиня-черные псевдоазиатские волосы и
густой японский соус для суши Kikkoman, я ем палочками, те по толщине такие же, как
мои пальцы, желтые от никотина, я пианистка, эй, я самая худосочная пианистка в
истории, я играла на электрогитаре, я, да я, да я – рок-звезда, пока на крохотных
подмостках и сценах моя гитара не стала ломать меня напополам, настолько я похудела
для публичных выступлений, что мои святые родители, эти непререкаемые авторитеты в
области искусства, собрались положить меня в стационар и кормить через капельницу
(чуть позже в тайге я и подберу своего брата Андрея-Аякса, вот незадача, он – мой брат,
совсем не окажется рокзвездным!). Б. мельчил мне в блендере овощные супчики, и фотал
меня с картонным стаканчиком Starbucks, как всех голливудских див щелкают папарацци,
с такими же стаканчиками; больше жизни я люблю мозговзрывательную прозу и
Паганини, которого, стоит хоть пять нот сыграть самостоятельно, как вновь дрожишь и