X-avia
Шрифт:
речей своей родины, он написал некоторые слова на полях старого выпуска «X-Avia»
своим претенциозно каллиграфическим почерком: «Саламацезбе – здравствуйте;
Саубоцнысдар – до свидания; Балалар – дети; Бэр Екэ Уш Тор Бес Алты Жетэ Сегэс Тогыз
Он». Когда я выговорила вслух этот счет, то не удержалась и съязвила: «Именно это
заклинание и отворяет врата ада?»
…Обратно мы бежали по летному полю, надрываясь от тяжести шести знойных и
спелых кавунов, когда нас остановил
то невообразимое. Нас обвинили в выдаче взятки тому самому молоденькому
пограничнику, в незаконном пересечении границы, они вызвали представителя «Schmerz
und Angst» в Казахстане, и все вместе никак не могли решить, арестовывать нас на месте
или же немного повременить. Я и Дантес написали какие-то объяснительные о том, что
мы были задержаны, так как хотели «контрабандным путем вывезти из страны дыни в
количестве шести штук»… Наконец, они дозвонились до Большого Города, в главный
офис авиакомпании, и Хельга Шмерц ручалась, что подобное недоразумение больше
никогда не повторится, она что есть сил уговаривала таможенников отпустить нас с
миром. В итоге нас отпустили, но о том, какая приватная встреча ожидала нас обоих с
фрау Шмерц, мы не смели и думать.
Самолет трясло и трясло, и вернулись в базовый аэропорт мы совершенно разбитыми и
вымотанными, два дынных контрабандиста-неудачника. Даже шутить по этому поводу не
было сил. Начальник казахстанской таможни еще потряс кулаком нам в спину: «Будьте вы
прокляты оба за эти кавуны!» И по этому поводу тоже шутить не было сил.
Мы приволоклись, тяжелоголовые, после бессонной ночи в небе, домой, и разрезали
кавун. Дантес так забавно резал, получались совсем маленькие дольки, как раз для того,
чтобы лишь единожды подцепить их десертной вилкой. Потом мы пошли отсыпаться,
высыпаться вон очередным тяжелым рейсом. Любимый приговаривал сквозь
одолевающую дремоту о том, что жил когда-то в поселке «Черные Пески», возле Горы. Я
улыбалась, тоже не открывая глаз. Бедненький, думалось мне, как же он устал, уже все
перепуталось в его трудяжных мозгах – вот, он мне рассказывает про какой-то поселок,
хотя «Черные Пески» - это те же Каракумы, куда он ребенком ездил с родителями.
Сон у Дантеса был беспокойным, издерганным. Я обнимала его, и вспоминала
колыбельными песенками прошлую нашу с ним работу на Чешских авиалиниях, и Прагу,
нашу первую ночь на крыше Собора святого Вита, где мы повисали на всех возможных
крестах, распятые в нашей летной форме… И Винограды, где я снимала комнату, и Нусли,
где он когда-то работал на лакокрасочной фабрике, и мою академию изящных искусств,
глиняные головы. И. носил на шее распятие,
меня в одежках стюардессы. Перед каждым взлетом он целовал этот свой крест и говорил,
глядя на меня: «Пока летим вместе, ничего не страшно. Потому что и умрем вместе,
случись чего».
На этот раз Дантеса одолел поистине лунатический бред, не знаю, что послужило тому
причиной – переналет, переутомление, родная земля, проклятые кавуны или еще что-то.
Но тогда он звал кого-то на букву К, кого-то – но не меня, и просил почитать ему по-
немецки. Причем здесь вообще Гёте и игра в классики на кухне? Что за чтения на
немецком? Я продолжала его убаюкивать нашими пражскими ностальгиями, но он, в
нестерпимом пожаре своих сновидений, совсем меня не слышал, а только растягивал в
непреодолимых усилиях мятые фразы о поселке «Каракумы», пустыне «Черные пески»,
степи «Черные Сады», о том, что К. так здорово читает вслух Гёте. Я решила сдаться,
потому что, усни и я, возможно, нам приснился бы одинаковый сон, в котором и может
быть найдена разгадка. Я перекрестилась двумя пальцами, повторяя, как мантру,
наполовину в подушку, наполовину в затылок И.:
– Dobre mluv'is, dobre.28
28 Чешск. «Хорошо говоришь, хорошо».
Глава 21.
Гора III
«Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а - так,
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош,-
Парня в горы тяни - рискни!
Не бросай одного его,
Пусть он в связке в одной с тобой -
Там поймешь, кто такой.»
(В.Высоцкий, «Песня о друге»)