X-avia
Шрифт:
человеком, Кристабель. Ты решила избавиться от меня, потому что я представляла
слишком опасную угрозу для вашей пасторальной идиллии в Садах. Эй, ну не морщься на
правду, горький терновник! Ведь это ты подошла ко мне со спины там, на вершине Горы,
и воткнула в спину нож, тот самый нож, который И. нашел в дереве, собирая грибы в
здешних лесах. И ты толкнула меня вниз. Вниз, с Горы. «И большие каменные горы, на
груди того, кто должен – вниз»29. Ты прошипела что-то о том, что,
постоянно падать. Что кто-то тут определенно должен умереть. Что ты слишком сильно
29 М.Цветаева
мне завидуешь, как все общие знакомые восхищенно смотрели мне вслед, пока ты строила
из себя глухонемую.
А ведь мы с тобой всегда были одним и тем же человеком, Кристабель. Зачем же ты
убила меня?
И все эти сказки о девочке-призраке в отеле, ты, конечно же, помнишь. Тогда ты
впервые оказалась в резерве. Они, девчонки в форме, шушукались за завтраком о
несчастной любви одной стюардессы, и ты тоже была там, так притворно ужасаясь, зная,
что произошло на самом деле. Ведь тогда я была у окна, запивая кофе-латте лекарство от
головокружений, я смотрела на набиравший высоту самолет, улетавший в твою любимую
Вену, и ты открыла дверь в номер 910. Моя тень, вертикальная тень, карманный демон, ты
сказала, что одна из нас непременно должна уйти. Улететь. На легких крыльях до
чугунной земли. И ты выкинула меня из окна, пиковую даму из колоды, лишнее слагаемое
в безупречном уравнении.
Так было однажды на посадке. Мы с Дантесом сидели по разным дверям в стойке, два
стража аварийных выходов. Я рассказала ему о твоих заморочках по поводу еды, мы оба
недоумевали, откуда они у тебя взялись, ведь ты всегда была очень худой. Я говорила о
том, что ты взращиваешь в себе лишь тонкие материи, стремишься к развитию души, а не
к потаканию телесным прихотям. На что И. ответил фразой, которую я тут же записала в
блокнот. Не только фразу. И безо всяких знаков препинания. В моих заметках это
выглядело так: «меньше веса больше духовность сказал и. за секунду до посадки». Так
оно и было. Под обсуждение эфемерного духа наш Боинг-737 коснулся земли с грохотом,
шумом, обрушив всю свою металлическую многотонную тяжесть на бетон полосы.
По идее это я первая на тебя обиделась за то, что все мои монологи ты слышала его
имя и скрывала от меня, что теперь он навсегда твой. А ты, в свою очередь, обозлилась на
нас с ним за то, что у нас было небо, а у тебя – только темень и невероятно черные сады, и
выкинула меня из окна, ты выбросила меня вниз, ты убила самое себя.
Я оказалась куда легче. Мне даже удалось немного спланировать и лечь ровным
осенним листом на скупой ранний снег, устлавший
отеля. Я уступила тебе, Кристабель, этот отель, и это небо, и эти авиалайнеры, и рельсы, и
шпалы, и железнодорожные гробы, и наших начальников, и наши пробки на слякотных
дорогах, сладкие вишни из Франции, и Франца, нашего любимого писателя, и
неизбывную тягу к высокому, и извечное земное притяжение, полуночные ампулы яда,
ягоды белладонны, механическую коробку переключения передач, и улыбку спящего Б., и
смех Дантеса, непонятно раздражающий, и надежду покорить до конца жизни самых
смелых амбиций неприступные скалы, и тот весенний дождь, о котором никто не знает,
потому что под ним надо гулять в одиночестве и думать о викторианской поэзии, и
прерафаэлитов, и модернистов, и метафизиков, и все остальные покосившиеся заборы
полудня истории – всё это я оставила тебе, Кристабель, и отныне тебе придется
справляться с этим всем самой.
Обнимаю тебя крепко-крепко. Твоя Клео.
* * *
[за два часа до этого]
…Я рылась в шкафу, в нашем доме в Черных Садах. Обнюхивала вещи Дантеса.
Искала, искала, и, наконец, нашла. Под его свитерами, джинсами, куртками, я нашла ее.
Форму бортпроводника «Schmerz und Angst». Значит, он летал. Он летал, пока я
вкалывала в цехе. Он – необразованный пролетарий – летал на самолетах! Обманывал
меня, будто тоже работает на конвейере… Он летал, он был стюардом. Пока я… На
заводе!...
Вторая мысль, захлестнувшая меня, была еще отвратительнее: все это время он летал с
Клео! Они были рядом каждый полет. Они расстались, но продолжали летать вместе, мой
Дантес и моя Клео! Пока я там, в каменоломне…
Не переодеваясь, как была, в синей робе, я выбежала на улицу, и, выкинув вперед руку,
пыталась поймать любую машину, я добежала до поворота на аэропорт, вдоль шоссе, по
деревне «Заборье», неслась я с выдернутым по ветру темно-синим рукавом, пока какой-то
сердобольный Hyundai Accent не остановился, и водитель не вызвался докинуть меня до
отеля.
Я вошла в здание отеля, я нашла их там.
Глава 22.
В лабиринте