X-avia
Шрифт:
клавиши которой, вместо того, чтобы упорядоченно опускаться на бумагу, то и дело
прогибаются в суставах, вытягиваются и хлещут его ядовитым шипом, что у них на
конце, по лицу, и потому после сто двадцатого гекзаметра его голова, которой еще
месяц назад восхищались женщины и которую они гладили, распухла и превратилась в
шар, и под
Это был единственный способ забыть для начала хотя бы о Клео (пусть мы с ней всегда
и были одним человеком, внутри скорлупки одного черепа нам оказалось слишком тесно
вдвоем) – начать кому-то завидовать и восхищаться кем-то больше, чем Клео. И я, жена
автомобильного бога Запада и дочь автомобильного бога Востока, сестра Андрея, я,
Кэтрин, сдалась, вывесила белый флаг поверх развернутых в жесте «такова се ля ви»
наружу рук. Все вернулось на круги своя, весь восторг – к святому искусству, свят
Михалек, свят Франтишек! Аз есмь каллиграф, а они, мудрые книги – моя стена и ров с
кольями. А те, кто мудрые книги написал – святые, ангелы, архангелы, шестикрылые
серафимы, ключики Петра, мои иконы. Я обложилась иконами фолиантов, табачным
ладаном окуривая величайший алтарь – печатную машинку. И молитвами утвержденной в
веках прозы была я спасена пуленепробиваемым стеклом от всего внешнего мира. В
начале было слово. И слово это было – филология.
38 М.Айваз, «Другой город».
Глава 27.
Действительно большая небесная катастрофа
«…Все ниже спуск винтообразный,
Все круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв...
И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом...
Ищи отцветшими глазами
Опоры в воздухе... пустом!
Уж поздно: на траве равнины
Крыла измятая дуга...
В сплетеньи проволок машины
Рука - мертвее рычага...»
(А.Блок, «Авиатор»)
В три часа ночи я просыпаюсь от истошного вопля телефона под подушкой. Б.
сквозь сон: «Кэти, сними трубку, ответь», я лепечу сдавленное «алло». На другом конце
провода Дантес. Там что-то происходит, ветер свистит, гремит железо. У Монсьера
срывается голос:
– Он разбился. Черт, самолет разбился. Господи! Что теперь делать, один из наших
самолетов упал только что!.. Осколки собирают по лесу, Кристабель. Черт, Кристабель,
черт, - Дантес заикается от волнения, пока я сажусь на кровати и включаю ночник, -
Приезжай. Приезжай сюда, Кристабельхен.
Я перебиваю его:
– Говори адрес. Что произошло? Куда ехать?
– Черт, Клео, черт! – кричит Дантес, - что теперь делать? Это был рейс из Вены. Наш
Серега погиб!..
Пробормотав: «Скоро буду», я отсоединяюсь. Б. уже проснулся и вопросительно
смотрит на меня. Я беру стакан воды с тумбочки, встаю.
– Поехали, - говорю я мужу, - И. звонил. Наши разбились где-то на пути из Вены.
Серега был на том рейсе.
КАПИТАЛЬНЫЙ РАЗЛОМ ФЮЗЕЛЯЖА
Творческий акт – суть неприятие подсознанием ситуации, с которой сознание было
вынуждено смириться по ряду причин.
Сублимация, выражение, рефлексия, которая разрушает свой собственный объект –
суть одинокий вопль подсознания, взывающий к последней справедливости, достижение
которой уже фактически невозможно.
Пожалуйста, позвольте возопить моему подсознанию.
В жизни случаются долгие зоны турбулентности, прерванные взлеты, заносы на
рулежке, даже аварийные посадки, бывает, что выпадают кислородные маски, что
требуется огнетушитель или аварийная медицинская аптечка. Редко, но метко бывает в
жизни то, что я назову «капитальным разло мо м фюзеляжа». В таких случаях нельзя
доверять рассказам очевидцев, оставшихся в живых, и единственным адекватным
источником информации остаются беспристрастные оранжевые братья-близнецы, сухие
механические скрипторы – два бортовых самописца.
Извлечем черный ящик из-под обломков упавшего воздушного судна авиакомпании
«Schmerz und Angst».
Фюзеляж – скорлупа, черепная коробка, прячущая дражайшее сокровище, это ракушка,
внутри коей живет нежный склизкий моллюск, выращивающий жемчужину из случайной
песчинки – головной мозг, желеобразная субстанция, обволакивающая перламутром
изящных словес волею судьбы закравшуюся внутрь мысль. При капитальном разломе не