Xамза
Шрифт:
– Тысячу сразу не посадят!
– Пришлет тысячу миршабов!
– Но нас-то, рабочих, всегда больше, чем миршабов!
– тряхнул чубом Степан.
– У них сабли, винтовки! А у нас что? Ничего нет!
Соколов с удовольствием наблюдал, как начатый им спор разгорался все сильнее и сильнее. Он даже толкнул Хамзу локтем в бок: мол, вот как надо действовать, народ-то сам приходит к правильным мыслишкам. Народ, он не дурак.
Но Хамза сегодня был сам на себя не похож. Всего несколько дней назад похоронили мать. На похороны пришло много народу.
Даже
Всем было ясно, о ком говорил судья, и у Хамзы остался от похорон горький осадок на душе - ни оплакать, ни похоронить мать ему как следует не дали.
Причина невеселого настроения Хамзы была еще и в том, что на маевку не пришел Алчинбек. Накануне он прислал записку, в которой писал, что по делам должен на несколько дней уехать из Коканда. Записка расстроила Хамзу. Ему почему-то хотелось, чтобы именно сегодня Алчинбек был рядом. В эти скорбные дни он постоянно испытывал потребность разговаривать с Алчинбеком, вспоминать юность, когда была жива мать, когда он писал стихи и газели, любил Зубейду и вообще, все было хорошо...
– Скажешь что-нибудь?
– вывел Хамзу из состояния мрачной задумчивости Степан Соколов.
– Скажу, - кивнул Хамза.
Он оглядел сидевших за дастарханом людей. Все лица были повернуты к нему.
– Вы говорили о винтовках и саблях, - тихо начал Хамза.
– Но оружие это восстание, а восстание - это кровь, жертвы и горе. Разве путь к добру и счастью должен быть забрызган кровью? Наверное, революция может победить и без ненужных
жертв.
– С помощью всеобщего образования, что ли?
– не выдержав, зло крикнул Степан, пораженный неожиданными словами Хамзы, его интонацией и понурым видом.
– Если все люди станут грамотными и образованными, то равны будут все, - сказал Хамза.
– А когда все равны, то никто не может быть рабом другого. Революция этого и добивается, но зачем же тогда напрасные жертвы? Знания, просвещение, учеба - вот что самое главное.
Степан Соколов уже досадовал на себя за свой злой выкрик.
Он понимал, что после смерти матери и обыска с Хамзой что-то произошло. Он был очень удивлен еще тогда, когда перед самыми похоронами Хамза пришел к нему и от имени отца попросил, чтобы ни он, Степан, ни Аксинья не приходили на кладбнше.
Тогда Соколов объяснил это для себя цепкостью религиозных предрассудков, в плену которых находился ибн Ямин.
Но Степан был горд за Хамзу, когда тот сказал, что не пропустит маевку из-за траура. Это был поступок настоящего борца,
революционера... И вот теперь Хамза вдруг понес какую-то околесицу о ненужности жертв в революции. Да какая же революция бывает без жертв!
Похищение рукописи пьесы полицейскими агентами, конечно, сильно подействовало на Хамзу. Но не с кем было посоветоваться, какой совет дать Хамзе, чтобы он по закону потребовал у полиции возвращения
И допереживался - заменил революцию просвещением.
Нужно исправить дело. Но только аккуратно. Хамза - свой.
Сейчас он не в себе, но пройдет время, и он опять заговорит правильными словами. Надо осторожно объяснить ему его неправоту. И пусть люди послушают. Им будет полезно.
Но и особенно разводить кисель тоже, наверное, не следует.
Нужно сказать просто, доходчиво и ясно, чтобы поняли все, кто пришел на маевку, - и русские, и узбеки, и таджики, и киргизы.
Как когда-то, в девятьсот пятом году, говорил ему самому, Степану, доктор Смольников.
– Мы каждый день .вспоминаем девятьсот пятый год, - сказал Соколов, глядя в упор на Хамзу.
– Значит, он не прошел для нас бесследно. Значит, не напрасно гибли прекраснейшие из людей, раз их пример всегда перед нами. Революция не кончилась, если мы с вами спорим о ней... А что касается жертв, то в нашем Туркестане сейчас за один день от голода, болезней и нищеты гибнет столько же людей, сколько погибло на баррикадах Красной Пресни.
– Знания - те же баррикады, - возразил Хамза.
– На баррикадах знаний мы даем бой и невежеству.
– Сегодня в твоей школе избили учеников, - подался вперед Степан, - а завтра убьют тебя... Наши враги, баи и богачи, не остановятся ни перед чем! Они стреляют в нас! А ты будешь защищаться от них только одним просвещением? У них пушки, а у тебя глобус, да?
– Пусть меня убьют, - горячился Хамза, - но мои ученики пойдут дальше меня, а их ученики еще дальше! Их будет все больше и больше. Знания и мысль не остановят никакие пушки!
– А почему, Степан-ака, рабочим в девятьсот пятом году не хватило силы, чтобы победить?
– спросил пожилой таджикмастеровой.
– А потому, что мы с вами тогда были плохо знакомы друг с другом. Одни шли на баррикады, а другие смотрели на это как на чужое дело. Вот если б мы пошли все вместе!.. Этого и боятся и здешние русские власти, и ваши мусульманские. Когда все национальности соединятся вместе, их-то уж никакие пушки не остановят...
Вопреки договоренности с полковником Медынским о том, что он, капитан Китаев, личного участия в прекращении беспорядков и подавлении открытых волнений по соображениям конспирации принимать не будет, Китаев все-таки уговорил полицмейстера назначить его старшим офицером на проведение операции в поселке Ширин-сай.
Для захвата участников маевки был выделен смешанный отряд конных туземных полицейских-миршабов, казаков и городовых. За это отвечал недавно присланный из Ташкента жандармский ротмистр Пересветов - личность, по мнению Медынского, ограниченная, но честолюбивая.
К Ширин-саю отряд подошел ночью, скрытно. В километре от ущелья Пересветов предложил разделиться на две группы.
– Вы зайдете со стороны поселка, - предложил Китаеву ротмистр, - а я от реки. И, таким образом, окружение будет полное, как у Ганнибала под Каннами.