Я не хотела умирать
Шрифт:
Он научил меня читать, открыв для меня новый мир, где я могла существовать, прячась от нашего настоящего, научил писать – и я стала делиться своим чувствами с бумажными листами.
Однажды я притащила бродячего черного кота и долго прятала в кладовке на заводе, мама была в ужасе, обнаружив его, а Валерий Петрович рассмеялся и разрешил мне его оставить, кота мы назвали Кузькой. Он стал нашим любимцем, и c тех пор на обход мы ходили втроем.
А потом Валерий Петрович умер. Мне было пять и со смертью я еще не встречалась, тогда это было просто страшное слово. Я помню, как катала машинку
– Как нет? – хмурясь, спросила я, посмотрев на нее. – Он что, уехал?
– Он умер, Юля.
– Какую глупость ты сказала! – зло воскликнула я и отвернулась к окну.
Но вместо зеленых елей, я теперь видела пожелтевшие деревья с опадающими, словно листья осенью, ветвями, у меня защипало глаза, и я расплакалась.
Мои утренние обходы прекратились. Новый начальник был крикливым и злым, его никто не любил. Кузьку он выбросил, а сотрудников поувольнял. Из всех, кого я знала, остался только дядя Вася, но, лишившись своего напарника, он стал хмур и немногословен, распилил теннисный стол и выбросил ракетки. Я болезненно воспринимала уход взрослых из свой жизни и много плакала тогда.
Валерий Петрович был единственной искрой, поддерживающей жизнь на этом одряхлевшем заводе. Его не стало, и теперь из окон своей комнаты я наблюдала, как умирал и завод. Как постепенно закрывались цеха и гас свет в окнах, словно глаза огромного фантастического зверя, которые потухали, чтобы больше никогда не загореться.
Маму оставили, но сильно урезали зарплату и, чтобы, как она говорила, выжить, нам необходима была вторая работа. В поселке ничего не было, и маме пришлось устроиться в город. И теперь по вечерам мы приезжали в красивое многоэтажное здание с сияющими в лучах солнца стеклами, где мама подрабатывала уборщицей. Поездка в город уже была для меня целым приключением, автобус был рейсовый, ходил редко и строго по расписанию, и мы с мамой бежали до остановки сломя голову, чтобы не опоздать. Я смеялась, для меня это была игра в догонялки, а мама уставала, и, прислонившись к ее груди, я слышала, как гулко бьется сердце.
Город – это был совершенно иной мир. Мир спешащих людей, снующего транспорта и множества звуков. Высокие здания, широкие дороги, огромные толпы людей были для меня в новинку и поначалу очень пугали.
Высокий офисный центр с белоснежной сверкающей плиткой был так не похож на наш пыльный завод, мне было непросто привыкнуть к его холодной тишине, я бродила по пустынным коридорам, предоставленная сама себе, и слушала эхом разносимые звуки моих шагов и изредка доносящееся хлюпанье половой тряпки.
Я была одинока, пока не познакомилась с дядей Мишей.
Дядя Миша работал охранником, сначала мы с ним просто здоровались, а потом он стал развлекать меня и маму разговорами, покупать конфеты и дарить игрушки. Так мы и подружились.
Я с нетерпением ждала каждой его смены. Ему было лет пятьдесят, а он играл со мной, словно мальчишка: бегал по коридорам, искал и прятался в укромных уголках, кружил на руках, подбрасывал
Когда он меня ловил, то крепко прижимал к себе и часто, как бы в шутку, легонько хлопал по попе. С каждым разом его объятия становились настойчивее, а руки все наглее трогали мое тело, он стал заводить их между моих ног, крепко стискивать грудную клетку и держал так до тех пор, пока я не начинала усиленно вырываться. Он любил садить меня на колени лицом к себе, начинал водить мной по своему телу, и я чувствовала, как в меня что-то упирается. Мне это было странно, а потом стало неприятно. Я сказала ему, что такие игры мне не нравятся. Он улыбнулся и сказал:
– Хочешь анекдот?
Я кивнула. Анекдоты я любила.
– Гена недолго дружил с Чебурашкой, как-то зевнул он, и не стало бедняжки.
И рассмеялся.
Я нахмурилась.
Анекдот был мне не ясен. Я пробовала спросить у мамы, что это значит, но она лишь отмахнулась и сказала, что ничего не понимает в анекдотах. А наши игры с дядей Мишей все продолжались.
***
Однажды он завел меня в комнатку охраны попить чай, я часто бывала в этой каморке на первом этаже, жевала сушки, рассматривая обклеенную картинками тумбочку. Вот только в этот раз чая не было, а дверь за мной он зачем-то закрыл на защелку.
– Поиграем в новую игру? – улыбаясь, спросил он.
Я оживленно закивала. Старые игры мне уже надоели, а новые всегда были интересны.
– Сейчас я познакомлю тебя со своим другом, – он расстегнул ширинку на своих штанах и потряс странной штукой, болтавшейся у него между ног. – Хочешь его погладить?
Мне не очень-то хотелось это трогать, вообще выглядел его друг как-то неприятно. Дядя Миша, увидев мое замешательство, взял меня за руку и провел моей ладошкой по нему.
Я поморщилась.
– Мягкий и теплый, – констатировала я, отряхивая ладошку.
Он кивнул.
– Хочешь, покажу фокус? Он станет твердым и длинным.
Я кивнула, фокусы дядя Миша всегда показывал отличные: в его руках ловко исчезали карты, монетки появлялись из ниоткуда, а в своих карманах я находила горсти конфет.
– Возьми его в ротик, – прислонив своего друга к моему лицу, произнес он.
– Не хочу, – сморшившись от неприятного запаха, я попятилась назад, но дядя Миша крепко схватил меня одной рукой.
– Он хороший, – проводя им по моим щекам и губам, проговаривал он.
Я сжалась и, закрывая свое личико ладонями, произнесла:
– Мне не нравится эта игра, дядя Миша.
– Ты ее еще просто не поняла.
– Я хочу уйти, пожалуйста.
– Нет, пока мы не поиграем, ты не уйдешь, просто возьми его.
– Не хочу.
– Юля, если я сделаю иначе, тебе будет больно.
– Я не хочу, чтобы мне было больно.
– Тогда возьми его в рот, – настойчиво повторил он, и я почувствовала, как его руки убирают мои ладони с лица, мне стало страшно, и я расплакалась.