Я никогда не была спокойна
Шрифт:
Анжелика чувствует, что больше не может продолжать, но прежде, чем сойти с трибуны и покинуть университет, она кричит: «Да здравствует международный социализм!» Ненни подходит к ней, чтобы попрощаться, и говорит: «Когда вы проживете в этой стране несколько месяцев, вы убедитесь, что мы спасли партию». Анжелика отвечает: «Я знаю коммунистов и знаю, что социалисты всегда дорого платили за свои союзы»[613].
На следующий день Анжелика, которую коммунисты прозвали старой каргой, отправилась в палаццо Барберини. Ей подарили огромный букет цветов. Именно в этот день была создана Социалистическая партия итальянских трудящихся (СПИТ), членами которой стали представители старой гвардии: Джудиче, Д’Арагона, Ригола и, конечно, Балабанова. Сарагат вел Анжелику под руку по коридорам и залам дворца, как трофей: она олицетворяла собой сплав нового и старого социализма. Это трофей, который можно предъявить Ненни.
13 января корреспондент газеты Nuova Stampa Витторио Статера
Анжелику возят по Италии как переносную мадонну. Секции, митинги, собрания. Сарагат размахивает ею как знаменем. Но энтузиазм по поводу рождения новой социалистической партии длится недолго. СПИТ не становится антиклерикальной и оппозиционной христианско-демократической партии. В этом политическом котле преобладает проправительственная линия. Поворот вправо происходит в конце 1947 года, когда нарушается международное равновесие между бывшими антифашистскими союзниками. Де Гаспери удаляет из правительства Ненни и Тольятти, а в 1948 году выдвигает социал-демократа Сарагата. Луиджи Прети, один из главных сторонников проправительственного поворота, говорит: «Не надо думать, что Сарагат был таким уж сторонником жесткой оппозиции, как того хотела Балабанова»; «Каким был его выбор, было ясно с самого начала. По крайней мере, мне это было ясно. Многие, в том числе и Анжелика, питали иллюзии, что СПИТ была создана для того, чтобы образовать оппозицию к ХДП и получить голоса социалистов: ее хромосомы были умеренными и центристскими по определению»[615]. Так же и Рино Формика, тогда еще совсем молодой член группы Социалистической инициативы троцкистского толка, объясняет, что «раскол слева не удался, потому что не выступили рабочие с Севера и крестьяне с Юга, которые еще остаются в ИСП».
Формика вспоминает, что Балабанову не любили в «Социалистической инициативе», потому что ее считали любовницей Муссолини и Ленина.
Но не эти сплетни были важны. Гораздо более суровым был политический приговор. Ее считали слишком ярой революционеркой, не способной к анализу и размышлениям, ибо нельзя ставить на одну доску таких революционеров как Муссолини и Ленин. Ее собственный антикоммунизм не поддавался никакой критике, а сами реформисты оценивали Советский Союз более взвешенно. Когда она приехала в Рим, она уже состарилась, была совсем без сил. Каждое ее слово нужно было пояснять. Надо понимать, что она была травмирована сильными разочарованиями юности, своими любовными переживаниями… Муссолини, Ленин, революция… Словом, Балабанова приехала в Италию измученной, разочарованной, как это бывает со всеми людьми определенного возраста, которые возвращаются в страну, где так долго жили. У нее было столько надежд, а ей пришлось отречься от своей коммунистической идеологии и стать свидетелем раскола, который сразу же превратился в правый раскол. Еще одна утраченная иллюзия и еще одно разочарование. Жаль было встретить ее в такой ситуации[616].
Не только утраченная иллюзия, но и, увы, еще один человек, не оправдавший надежды Анжелики. Сарагат хотел заменить Ненни в правительстве. Но на Национальном совете СПИТ после раскола он не проронил ни слова, которое бы говорило об этом его намерении. Он выдвинул Прети, который без обиняков заявил, что судьба социал-демократов – рядом с Де Гаспери, поскольку международные условия не позволят ХДП продолжать править вместе с коммунистами.
«Против моей речи, – вспоминает Прети, – горячо выступила Балабанова». «Это абсурд. Мы – левая партия, марксистская и антиклерикальная. Мы могли бы войти в правительство вместе с буржуазией и клерикалами. Вместо этого нам надо сохранить антикоммунистическое, но левое настроение». Анжелика всегда говорила одно и то же: она всегда говорила о «пролетариате, революции». Ей казалось, что она все еще разговаривает с петербургскими рабочими… Это была женщина, которая очень верила в свои
Выбор был сделан[617].
Но Анжелика этого не знает: она доверяет Сарагату. В октябре Балабанова возвращается в США. Она сходит на острове Эллис, ее останавливают и задерживают на три дня. Оскорбленная и униженная, 70-летняя женщина требует объяснений: ее обвиняют в том, что она опасная коммунистка. В дело вмешивается Норман Томас, он связывается с иммиграционной службой. Там ему отвечают, что ничего не могут сделать. Тогда Томас обращается напрямую к своим друзьям в Вашингтоне, и Балабанову наконец-то освобождают. «Для меня позор, что меня считают коммунисткой», – заявляет она на пресс-конференции. Она напоминает, что боролась с коммунизмом не из корыстных побуждений и не для того, чтобы угодить американскому правительству, а потому, что считает его опасным для социализма и всего человечества. Но как такое могло произойти после стольких лет жизни в Америке и поездок в Италию, целью которых как раз была борьба против союза социалистов и коммунистов? Она дает поразительное объяснение: по ее мнению, это удар хвоста «коммунистического зверя», которого вдохновлял и подстрекал, используя ложную информацию, иммиграционный департамент. Но теперь, когда все прояснилось, можно приступить к сбору средств для СПИТ.
В Нью-Йорке и Чикаго создается Спонсорский комитет для свободной и независимой Италии: около двухсот человек в одиннадцати штатах подписались под этим предложением, и всего за несколько недель собрали четыре тысячи долларов для финансирования новой политической работы, которую Балабанова планирует вести в Италии. Тем временем Сарагат занимает место в правительстве.
«Я ни в коей мере не могу одобрить деятельность Сарагата. Мне кажется, – писал ей Сальвемини, – что, войдя в правительство вместе с де Гаспери, он погубил не избирательную, а моральную и политическую ситуацию, которая могла бы принести драгоценные плоды в течение следующих десяти лет. Этот человек срубил дерево, чтобы съесть плод»[618].
Но Анжелика по-прежнему доверяет Сарагату. Теперь ее единственным кредо становится антикоммунизм. Над Европой опускается железный занавес холодной войны, надо делать выбор, с кем ты: с Москвой или с Вашингтоном. Оказавшись на этой развилке, она даже не сомневается, на чью сторону встать.
Глава двадцать седьмая
«Я не желаю реабилитации»
В 1952 году Анжелика окончательно переехала в Италию. Если бы она родилась в 1869 году, как утверждает ее наследник по завещанию Джорджо Джаннелли, ей было бы уже восемьдесят три года. Однако до сих пор я считал годом ее рождения 1877-й, а значит, ей семьдесят пять лет. Джаннелли говорит, что Балабанова всегда скрывала свой возраст, потому что «не хотела, чтобы ее считали старой». «Стариков отодвигают в сторону, ими никто не интересуется, а она хотела вести активную жизнь, продолжать встречаться с людьми, разговаривать, заниматься политикой, ездить по областям, деревням, как в молодости… Ее очень угнетало, что она уже не может этого делать, как по здоровью, так и потому, что партия не хочет, чтобы эта “зануда” путалась под ногами», – говорит Джорджо, сидя в гостиной своего дома в Кверчете, в Версилии, где висит фотография Анжелики, читающей Avanti!.
Пыл политической борьбы в ней не угас, неиссякаемый источник ее энергии – решимость принести справедливость в этот мир, и это несмотря на промахи, на людей, в которых она ошибалась, и неизбежность выбора, который ей приходится сделать в силу международной обстановки. Она снова хочет заняться женскими правами. Вернувшись в Италию, она предлагает Сарагату основать женское движение СПИТ. Женская эмансипация, участие женщин в общественной жизни, равная оплата труда – эти вопросы занимали ее всю жизнь. Однако в политике, где главное место принадлежит исключительно мужчинам, добиться этого очень трудно. Анжелика не отступает: если создавать массовое движение, необходимо вовлекать в него большинство населения страны. Нельзя допустить, чтобы в правительстве Де Гаспери не было ни одной социалистки (в правительстве есть единственная женщина: заместитель министра промышленности и торговли, христианский демократ Мария Чинголати Гвиди).
«Организация женского движения, – пишет ей секретарь СПИТ Сарагат, – всегда занимала мои мысли, потому что я хорошо знаю, что прозелитическая способность женщины не идет ни в какое сравнение с деятельностью самых активных лидеров. Поэтому на ближайшем заседании исполнительного комитета я предложу поручить тебе организацию женского движения»[619].
Женскую тему в правительстве даже не упомянули. И само обещание организации женского движения кануло в Лету. Когда пост секретаря занял Марио Танасси, ситуация ухудшилась: в 1954 году он даже раскритиковал назойливую и настойчивую старушку, которая в преддверии съезда вновь потребовала, чтобы ее включили в оргкомитет. Правда, уверял он, он не собирался «ограничивать ее личную свободу действий в партии»[620].