Я никогда не была спокойна
Шрифт:
Подобно любителям сенсаций, которые восхищаются акробатами и фокусниками, хотя знают, что те пользуются обыкновенными трюками, эти гости фашистской Италии, открыв рот, восхищались акробатом, который переворачивал с ног на голову идеи, факты, принципы, словно они в цирке, где прыгают с трапеции на трапецию[544].
Разумеется, ее понятие об ораторском искусстве, как и обо всем остальном, чем она занимается, – нравственное. Уже в 1920 году в ее «Воспоминаниях» несколько страниц занимает своеобразное пособие по ораторскому искусству: у оратора не должно быть ни малейшего расхождения между мыслями и словами. Нельзя использовать «экзотические и искусственные слова», речь не должна фокусироваться на самом ораторе, нельзя допускать никаких клише и демонстрировать свою образованность, только чтобы
Надо сказать, что в «теории ораторского искусства» Балабановой есть одно противоречие. К моменту написания воспоминаний у нее уже созрела мысль об отъезде из России, она на собственном опыте ощущала крах коммунистического режима, бессильно наблюдала за интригами, направленными против европейских социалистов и своих дорогих итальянских товарищей. И все же на митингах она держала несогласие при себе. И писала, что «тот, кто не чувствует святости кафедры, на которую он взошел, – самый несчастный из несчастных»[547].
Но теперь она в Соединенных Штатах, и все это осталось далеко, на расстоянии светового дня – это относится к трем предыдущим жизням. Теперь перед ней совсем другая публика, привыкшая есть, когда выступает оратор, задавать вопросы гостю и ждать от него конкретных ответов, по возможности ироничных и на хорошем английском языке (Анжелика никогда не говорила свободно, но ее сильный русский говор придавал ее манере говорить особую привлекательность). Американская кафедра не дышит святостью: Балабановой платят за «паломничества», организованные Кейт Вулфсон, менеджером, который с огромной скоростью возит ее из одного города в другой.
Подыскать менеджера Анжелике посоветовала Эмма Гольдман: «У тебя патологически отсутствует практический смысл, ты живешь в каком-то своем мире». Гольдман привела Анжелике три причины, по которым лучше жить и работать в США: в отличие от Европы, лекции здесь оплачиваются; американцы любят ходить на лекции как в театр («это избавляет их от чтения и помогает понимать прочитанное, а вот в Англии интеллектуалы не ходят на конференции, а рабочие не тратят на них ни копейки»); в США «работа “самозанятого” возможна и легка».
Тот факт, что у тебя уже есть менеджер, говорит о том, что тебе не будет трудно. Все зависит от хорошей организации. Лучше всего, когда твои выступления запланированы, когда не надо самой организовывать конференции. В этом случае ты ни за что не отвечаешь и ни за что не платишь[548].
То, что Балабанова берет плату за проведение конференций, не означает, что она стала продажной. Это далеко не так. Еще ей помогает жить и выживать Avanti! и ее небольшая партия, оставшаяся во Франции. Ей нужно все больше и больше денег, потому что она должна финансировать антифашистов, бегущих из Италии, и евреев, покидающих Германию и Австрию. Она не упускает ни одной возможности и приходит в ярость, когда Джордж Селдес не присылает ей ни копейки от продажи своей книги-бестселлера[549], в которой целая глава посвящена эпизодам из жизни, связанным с Лениным и Муссолини, рассказанным Анжеликой несколько лет назад в Париже. И она подает на него в суд. Он «вор и негодяй», – пишет она Гольдман[550].
Эмма с трудом верит, что Джордж мог совершить такое, она требует от него объяснений, говоря, что не стоит раздувать скандал из-за денежного вопроса, который может появиться в буржуазной прессе. Селдес объясняет ей, что
ее касается одна лишь страница 38 и нескольких
Когда летом 1936 года Анжелика поскользнулась в отеле «Плаза Парк» и попала в больницу, она была вынуждена прервать свои оплачиваемые турне. Она переезжает в Чикаго, на Западную Ван-Бурен-стрит, в дом своего товарища Александра Винса. Она чувствует себя неловко, но вынуждена просить американский профсоюз о небольшой финансовой поддержке. Поэтому она пишет Карлу Шлоссбергу, казначею Межнационального профсоюза дамских портных. Она объясняет, что, к сожалению, вынуждена отказаться от любой деятельности и зависеть от других людей: «Мне нужна медицинская помощь. Мой врач посоветовал мне оставаться на месте на некоторое время – примерно на месяц». В любом случае лучше не рассказывать друзьям о состоянии ее здоровья, «учитывая неуместность личной ситуации перед лицом настоящей и будущей судьбы человечества»[553]. Шлоссберг отвечает очень ласковым письмом и пожертвованием в размере трехсот долларов. «Ты не должна чувствовать себя неловко. Все знают, что сумма в 300 долларов внесена на антифашистское дело, которое ты представляешь»[554].
Лето 1936 года оказалось невеселым. Если несколькими месяцами ранее, по приезде в Америку Анжелика говорила Эмме, что чувствует себя как в раю, теперь ее мучает вынужденная неподвижность, но больше всего – ужасная новость, которую она узнает из газет: Александр Беркман покончил с собой. Саша, любимый друг Гольдман, выстрелил себе в висок. Он был болен: его поедал рак, и он больше не мог терпеть этого. Но настоящая болезнь, которая давно его грызла, называлась «разочарование», «бессилие». Александр, много лет назад изгнанный из США за подрывную деятельность, увидел крах своих идеалов и вернулся из России измученным тяжелыми переживаниями.
«Эмма, мой друг, моя сестра, где ты?» – пишет Анжелика. Она говорит, что надеялась, что новость в «Трибюн» была ошибкой, что она не может поверить, что такой человек, как Саша, мог совершить такой поступок, но понимает, что он «имел право поступить так, как поступил»[555]. Эмма в отчаянии: больше всего ее мучает то, что она не до конца понимает причины самоубийства. Действительно, он был болен, и последние приступы боли изнуряли его, но за несколько дней до того, как он покончил с собой, он не проявлял никаких признаков, которые могли бы свидетельствовать о том, что он совершит самоубийство. Последний раз они общались 27 июня, в день 67-летия Эммы, в четыре часа дня. «Он застрелился в полночь. То, что происходило в течение этих восьми часов, не дает мне покоя». Эмма в полном смятении: ее борьба в Англии, куда она переехала много лет назад, потерпела фиаско; теперь она оказалась во Франции, голодная и без Саши. «У меня ничего не осталось, ничего. Зачем жить, для кого, ради чего? Так бессмысленно и совершенно бесполезно ждать…»[556]
Жизнь Балабановой снова безрадостна и усугубляется кошмарной международной политической ситуацией. Размышлять о своих внутренних переживаниях некогда: надо заниматься делом. Прежде всего антифашистской пропагандой. Анжелика, почти шестидесятилетняя маленькая женщина, снова начинает проповедовать антифашизм, приводя доводы, не входившие раньше в ее идеологический арсенал. Теперь лейтмотивом ее выступлений становится демократия, а также социальная справедливость. Нельзя отменить свободу в одной стране без последствий в других странах. Вот почему изучение итальянского примера важно и для американцев: «Ни одна страна не застрахована от бедствий фашизма». Именно это она тщетно проповедовала в Германии и Австрии в 1920-е годы. И вот теперь ее предсказание сбылось. Ее задача заключается в сборе средств для вывоза евреев из Европы, но рабочие, которые приходят на ее конференции, не отличаются особой солидарностью: ей требуется шесть недель, чтобы собрать тридцать долларов.