Я – спящая дверь
Шрифт:
Да, мои ручонки никогда не поглаживали материнскую грудь, мои губы никогда не смыкались вокруг соска, мой язык никогда не купался в теплом женском молоке и оно никогда не струилось вниз по моему горлу.
Иногда Лео задавался вопросом: может, именно поэтому его сын рос таким тихоней? Да, я был улыбчивым и счастливым ребенком, никогда не плакал и не повышал голос, но лопотал и агукал так тихо, что отец никогда не был уверен, издавал я эти звуки или они возникали у него в голове, пока он наблюдал, как я барахтался в своей кроватке. Возможно, причина заключалась в том, что моему организму была незнакома такая пища, как человеческое молоко? Возможно, существо из глины не могло стать настоящим человеком, не вкусив каннибальского
Но когда отец понял, что единственная возможная замена белому грудному молоку фру Торстейнсон – это его собственная красная кровь, он отбросил такие мысли раз и навсегда. Идея вскормить меня на человеческой крови, если ее осуществить на практике, выглядела не только ужасной, но и рискованной. Лео хотел создать спасителя, способного передать важное послание новому веку, а не ненасытного кровопийцу, подобного тем, что столкнули мир в бездну, пока бездна отводила взгляд от их лиц.
Я до сих пор помню его щекочущий мизинец у себя во рту, проверяющий, не слишком ли натянута или расслаблена подъязычная уздечка, не слишком ли нависшее или расщепленное нёбо, не слишком ли узкий или разросшийся корень языка. В другое время, подсунув руку мне под затылок, он поглаживал мою шею подушечками пальцев, или, положив ладонь на грудь, измерял силу дыхания – но всё, казалось, было в порядке, и после каждого осмотра он тяжело вздыхал. Ему оставалось лишь ждать и надеяться, что настанет день, когда я обрету свой голос. А если я окажусь по-настоящему немым, то он был готов обучать меня другим средствам выражения: писательскому искусству, живописи, танцам, музыке – всему возможному, чтобы, когда придет час, я смог обратиться к массам и увлечь их за собой.
– Что ты и сделаешь. Еще есть время…
– Спасибо, Алета, ты замечательная. Давай-ка выпьем коньячка.
– Лишь однажды фру Торстейнсон лично спустилась с третьего этажа попросить молока для своей дочери. Как-то, воскресным утром в начале марта, в дверь нашего полуподвала решительно постучали. Я лежал в своей кроватке, которую Лео закатил в тесноватую гостиную, чтобы видеть меня с того места, где он сидел за обеденным столом. Он пил чай с имбирным печеньем и перелистывал нотный сборник, приобретенный им в букинистическом магазине на втором этаже дома по улице Лёйгавегур, и в то утро проигрывал в уме беззвучную сонату «In futurum», сочиненную уроженцем Праги Эрвином Шульгофом. Мы с отцом испуганно встрепенулись, я – от дремоты, Лео – от яростного молчания музыкальной композиции, но, прежде чем он успел встать и ответить на стук, визитер сам впустил себя внутрь. Из прихожей донесся звук шагов, и мгновение спустя в дверях гостиной появилась фру Торстейнсон.
Ее завитые на бигуди волосы покрывала темно-зеленая вуалевая косынка, одета она была в черный халат атласного шелка с повторяющимся узором из японских пагод и пышных облаков, вытканных по ткани еще более темной нитью, на ногах красовались домашние шлепанцы с орехово-коричневыми помпонами и лакированными деревянными каблуками. Пятнадцатимесячная Халлдора Октавия восседала на руках матери, как принцесса на троне, – в бархатном сарафане, с кружевным воротничком и с пустышкой во рту, которую она усердно посасывала с громким прищелкивающим звуком.
Мать с дочерью заполнили дверной проем, будто хотели заблокировать нам выход. Лео вопросительно уставился на женщину. Та на его взгляд не реагировала.
Тянулись секунды.
И до отца наконец дошло, в какой нелепой позе он застрял: на полпути между сидением и стоянием, словно человекообразная обезьяна, делающая в штаны. Он смущенно зарделся, выпрямился, отложил в сторону сборник и прокашлялся.
– Добрый день.
Войдя в гостиную, фру Торстейнсон пробежалась взглядом по скудной обстановке,
– Надеюсь, вы не поете в хоре, херра Лёве…
Я лежал с подтянутым под самый подбородок одеялом, ограничивающим обзор комнаты, но сразу почувствовал, как нервничал мой отец в присутствии фру Торстейнсон. Он заикался, оговаривался, путал падежи, произносил исландскую «s» на манер чешской «c», не мог вспомнить самые ходовые слова и строил предложения как попало, тем самым подтверждая все предубеждения женщины относительно дефективности иностранца в ее полуподвале.
– Впрочем, херра Лёве, ваши хоровые занятия меня не касаются…
Фру Торстейнсон заглянула ко мне в кроватку:
– Смотли, Дoла [24] , смотли, маленький мальсик!
Она наклонилась вперед, чтобы малышка тоже смогла меня увидеть.
– Маленький мальсик в насем доме? Нась маленький мальсик!
Халлдора Октавия внимательно разглядывала меня, пощелкивая пустышкой. Мать опустила дочь пониже, и я тоже с интересом уставился на нее: один глаз у девчушки был голубым, другой – карим.
Халлдора Октавия на мгновение перестала сосать, ее нижняя челюсть расслабилась, соска скользнула вперед между приоткрытыми губами и выпустила изо рта струйку слюны, которая, устремившись вниз по подбородку, собралась в огромную каплю, оторвалась, шлепнулась мне на лоб и тут же затекла в левый глаз.
24
Дoра – уменьшительно-ласкательное от Халлдора.
Я судорожно сжался и забарахтался, как лежащий на спине жук. Затрясся от испуга. Выдавил из себя дрожащий писк. Забрыкался, сбрасывая одеяло и отфутболивая сдернутые с ног вязаные пинетки.
Фру Торстейнсон потянулась ко мне, чтобы снова укрыть, но остановилась на полпути и отдернула руку. Обернувшись через плечо к Лео, неуверенно топтавшемуся у нее за спиной, обратилась к нему на том же языке, на котором говорила с Халлдорой Октавией:
– У мальсика стлянные больсие пальсики…
И, указав на мои крошечные большие пальцы ног, добавила:
– Или не странные?
Отец, шагнув к кроватке, пристроился рядом с фру Торстейнсон.
Да, действительно, большие пальцы на моих ступнях были не такими, какими должны были быть. Верхние фаланги были искривлены или, скорее, скошены с внешней стороны, будто их с силой примяли к другим пальцам. У Лео перехватило дыхание. Как он мог этого не заметить? Неужели его мальчик лежал так, что маленькие глиняные пальчики упирались в стенки шляпной коробки и деформировались? Или это произошло в то утро, когда он достал сына из коробки, чтобы пробудить к жизни?
Додумать эту мысль до конца у Лео не получилось. Халлдора Октавия, резко дернув головой, с прищелком всосала свою пустышку.
– Позже это характерное быстрое движение головой стало хорошо известно всем исландцам, когда во время финансового кризиса две тысячи восьмого – две тысячи девятого годов Халлдору Октавию назначили на должность временно управляющей Центробанком страны.
Танец
Сцена затемнена. Слышится, как к ее переднему краю выкатываются кроватки и кувезы. Рабочие, одетые с головы до ног во всё черное, невидимы, но как только глаза привыкают к темноте, можно различить движущиеся тени, которые толкают, тащат или переносят между собой непонятные темные объекты и расставляют их тут и там за кроватками и кувезами. После чего скрываются за кулисами.