Я – спящая дверь
Шрифт:
Эта длиннющая речь была ответом Йозефа Лёве на первые четыре вопроса анкеты:
а) Имя:
____________________
б) Дата рождения:
____________________
в) Место рождения:
____________________
г) Родители (происхождение, образование, род занятий):
____________________
____________________
Алета слушала терпеливо и даже подбадривала его, и он всё больше оживлялся по мере того, как история приближалась к настоящему времени, но теперь, когда нужно было ответить на оставшиеся одиннадцать вопросов, исключительно важных, и рассказать о
Потянувшись через столик, Алета левой рукой забирает у него чашку, а правой вытирает подтеки на его подбородке. Затем слизывает капельки кофе с покрытых синим лаком ногтей:
– Может, закончим на сегодня?
От трясет головой:
– Нет, продолжим, но я бы хотел, чтобы ты не облизывала свои пальцы.
Округлив губы, она засовывает указательный палец себе в рот. Йозеф отводит глаза:
– По крайней мере в моем присутствии…
Алета с громким чпоком выдергивает палец изо рта:
– Я проверила твое имя в «Книге исландцев»…
Она бросает на Йозефа вызывающий взгляд:
– Да, проверила! У меня есть исландский номер соцстрахования, и он дает мне на это право, как и всем остальным! Более того, благодаря этой работе, у меня есть расширенный доступ к базе данных…
Йозеф встряхивает головой:
– Ну и что? Мне нечего скрывать!
– Там сказано, что твоя мать родилась в Рейкьявике в марте тысяча девятьсот двадцать седьмого года, а умерла в декабре тысяча девятьсот шестьдесят второго…
Алета замолкает, какое-то время колеблется в нерешительности, затем продолжает:
– Ее звали Брuнхильдур Хeльгадоттир.
Йозеф бледнеет.
Когда, шестнадцатого числа декабря месяца тысяча девятьсот шестьдесят второго года, Бринхильдур Хельгадоттир замерзала недалеко от психиатрической больницы «Клeппур», ее последней мыслью было:
– Я не собираюсь окочуриться в этой грязище у дурдома.
За пять часов до этого Бринхильдур очнулась в доме на западной окраине Рейкьявика, в подвальной кладовке без окон. Она лежала на боку на покрытом чехлом соломенном матрасе, пристроенном на нескольких ящиках из-под пива и втиснутом в самый холодный угол крошечного пространства. Левая сторона ее лица была плотно приклеена к матрасу тем, что вытекало у нее изо рта и носа, пока она находилась в отключке.
Бринхильдур провела языком по опухшим губам. Там, где угол рта соприкасался с нейлоном чехла, образовался большой вязкий сгусток, одновременно горький и сладкий на вкус. По всей внутренней стороне щеки тянулась глубокая рана. Кончиком языка у нее получилось покачать два верхних коренных зуба. Похоже, кто-то крепко приложился кулаком к ее скуле.
Замедленным движением она отняла лицо от матраса, прислушиваясь к потрескиванию, когда ее подсохшие выделения отрывались от синтетической ткани. Сверху доносился топот, танцевальная музыка, грохот бьющейся посуды и визгливый хохот.
Бринхильдур приподнялась на локте, спустила ноги с матраса и скованно села. Судя по тому, как ныло во всем ее теле, у нее случилась
Зафиксировав взгляд прямо перед собой и стараясь не двигать головой, Бринхильдур соскребла с лица запекшуюся кровь и рвоту, после чего вытерла руку об ободранный кусок байкового одеяла в синюю клетку, который укрывал ее от паха до колен. Одеяльце, по всей видимости, являлось свидетельством запоздалого раскаяния, оно было ни достаточно большим, ни достаточно толстым, чтобы согреть взрослого человека, а Бринхильдур, за исключением спущенного на талию бюстгальтера, была совершенно голой.
Дверь кладовки была приоткрыта. Из нее виднелась прачечная комната, а за ней – освещенный коридор. Света оттуда хватало, чтобы разглядеть валявшуюся на сером каменном полу, рядом с ее импровизированной постелью, бутыль из-под красного вина и одинокий, подбитый мехом короткий женский сапог нестандартно большого размера. Это был ее сапог.
Подтянув вверх бюстгальтер, она пошарила по матрасу в поисках платья, нижнего белья и чулок, но ничего не нашла. И хотя ее глаза уже привыкли к полумраку, никакой одежды там видно не было. Там вообще ничего не было, кроме нее самой, обрывка одеяла, пустой бутыли и сапога, если не считать чего-то похожего на человеческие фекалии в луже мочи у двери. Она надеялась, что это не ее работа.
Бринхильдур, насколько получилось, обернула себя одеяльцем и встала. Сильное головокружение качнуло ее вперед, и она упала на колени. Придя в себя, оперлась рукой о стену и начала подниматься – сверхосторожно, с короткой паузой для того, чтобы двумя пальцами подхватить сапог и затем уже вместе с ним оторваться от пола кладовки.
Пошатываясь, она проковыляла в прачечную и остановилась у большой раковины, на дне которой в сероватом рассоле плавало несколько кусков рыбы. Открыв кран, как смогла, вымыла лицо и руки, прополоскала рот, выплюнула красное на рыбу, а потом долго глотала ледяную воду, пока ее не затошнило, хотя жажду это не утолило.
На протянутой поперек комнаты веревке висело сухое выстиранное белье: женские трусы, пара мужских брюк, одна рубашка в полоску и несколько белых, хлопчатобумажных, капроновые носки, платье без рукавов, кальсоны, штанишки с нагрудником на мальчика и юбка на девочку-подростка.
Бринхильдур собрала то, что подходило ей по размеру. Ее не заботило, что это мужская одежда, остальное было ей мало. Натянув на себя рубашку, брюки и носки, она также прихватила висевшую на крючке кофту.
За прачечной, в коридорчике, валялся второй сапог, и Бринхильдур с надеждой подумала, что ее пальто всё еще может висеть на вешалке в прихожей. Обувшись, она начала подниматься по лестнице, очень медленно, страдая от пронзающей при каждом шаге боли. К пульсации в голове прибавилось ощущение открытой раны между ног, а всякий раз, когда ее тело наклонялось во время подъема, ей казалось, будто под правой лопаткой торчал кинжал. Как выяснилось в ходе вскрытия четыре дня спустя, у нее были сломаны два ребра.