Я – спящая дверь
Шрифт:
Мальчик: 24 марта 1962 года – ? 1 октября 1970 года
Мальчик: 22 февраля 1962 года – ? 17 ноября 1970 года
Девочка: 7 августа 1962 года – ? 29 января 1971 года
Мальчик: 14 марта 1962 года – ? 10 марта 1971 года
Мальчик: 16 апреля 1962 года – ? 4 апреля 1971 года
Мальчик: 19 июня 1962 года – ? 10 октября 1971 года
Мальчик: 15
Мальчик: 17 июня 1962 года – ? 12 марта 1972 года
На телах четверых из вновь прибывших видны следы наезда автомашин, двое явно утонули, еще четверо умерли от болезней, один обгорел во время пожара, остальные трое стоят особняком и поэтому не совсем понятно, что с ними случилось.
Старший из мальчиков выступает вперед, берет слово. Он говорит четко и внятно, хотя, возможно, уж слишком медленно и громко, потому что очень старается:
– Жнец с косой проходит по своей делянке. Он указывает на зреющие зерна. Он указывает на краснеющие бутоны роз.
Остальные тринадцать детей поднимают вверх руки и плавно ими покачивают, словно под легким ветерком. Девочки соединяют запястья, образуя ладонями бутоны, мальчики растопыривают пальцы, изображая торчащие ости колосков.
Старший мальчик:
– Он говорит: «Ты, ты, ты, ты и ты»…
Дети указывают на зал и повторяют последние слова старшего мальчика:
– Ты, ты, ты, ты и ты!
Старший мальчик взмахивает руками, имитируя жесты жнеца с косой:
– Он взмахивает косой так, что коса поет…
Тринадцать детей, копируя движения старшего мальчика, повторяют его слова:
– Коса поет!
Несколько детей помладше начинают размахивать руками и покачивать бедрами, будто в игровом танце. Они указывают друг на друга и шепчут:
– Ты, ты, ты, ты…
Старший мальчик:
– И жнец поет со своей косой. Это покосная песнь, она известна лишь им двоим, и никто другой никогда не услышит их пения…
Тринадцать детей вместе со старшим мальчиком подхватывают за младшими детьми:
– Ты, ты, ты, ты и ты!
Тринадцать детей и старший мальчик продолжают повторять слово «ты», постоянно понижая голос, пока он не превращается в шепот и, в конце концов, не затихает совсем…
– Мы попали под машины, мы утонули в наполненных водой глубоких ямах, мы задохнулись в пожарах, нас нашли на дне бассейнов, мы умерли от болезней. Мы исчезли из наших домов, наши руки больше не обвивают шеи наших родителей, наши плач и смех больше не слышатся, наши стулья пустуют за обеденными столами, наши кровати пустуют по ночам. Мы исчезли из рядов наших братьев и сестер, мы больше не появляемся ни среди друзей на детских площадках, ни среди одноклассников в школах.
Все внезапно замолкают.
Тишину нарушает лишь глубокий долгий вдох старшего мальчика. Он расширяет свою юную грудную клетку, привстает на цыпочки, высоко вскидывает голову и звонким голосом выкрикивает:
– И будет так в конце времен: появится на жатве в Долине Слез молодой человек с распущенными по плечам волосами, с бородой и в сияющем хитоне. И возвестит, что явился от Отца своего, и объявит жнецу, что настал вечер того дня, когда солнце смерти впервые взошло над раем.
Тринадцать детей опускают руки, младшие следуют их примеру.
Старший мальчик:
– Так завершится дело Каина. Он отдаст молодому человеку свою косу и уйдет прочь…
Дети начинают маршировать на месте так резво, что сцена гудит под их ногами.
Старший мальчик:
– Молодой человек воткнет косовище в землю, и оно пустит корни, и появятся на нем ветви, и распрямится лезвие, пока не укажет острием в небо. Коса станет копьем, станет древом жизни. А тот, кто снял проклятие с Каина, освободил его от повинности, пойдет по полю, указывая на упавшие зерна, указывая на упавшие розы.
Старший мальчик и
– Он скажет: «Ты, ты, ты, ты и ты!»
Все дети, большие и маленькие, поднимают руки – очень медленно, словно растущие из земли побеги, изображая пальцами и ладонями колоски и бутоны. Произносят хором:
– Мы продолжили жить в наших братьях и сестрах, родившихся через год после нашей смерти и названных нашими именами. Мы продолжили жить в крестильных рубашках и платьях, подаренных церквям в память о нас. Мы продолжили жить на фотографиях, висящих на стенах домов наших родственников и стоящих на ночных столиках наших бабушек и дедушек. Мы продолжили жить в сообщениях о несчастных случаях на первых, последних и внутренних страницах газет, в свидетельствах о нашей смерти, в вырезанных некрологах, уже пожелтевших и хранящихся между страниц фотоальбомов и Библий…
Дорогие братья и сестры, родившиеся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, мы ждем вас здесь!
Алета ставит на журнальный столик чашку с дымящимся кофе. Йозеф Лёве снова просыпается, начинает шевелиться. Со сдавленным стоном выпрямляет спину, замечает кофе. Наклонившись вперед, пристраивает ладони к чашке, с осторожностью подносит ее к губам и пробует напиток, который Алета приготовила, пока он дремал. Кофе на вкус приторно-сладкий – как ему нравится, с капелькой коньяка – как ему нравится. Руки Йозефа дрожат, у него не получается растянуть губы по краю чашки, кофе стекает по его подбородку – и это ему не нравится.
Утром он был полон энергии. Как и в предыдущие визиты Алеты, его язык молотил без остановки. Проговорив почти четыре часа, он изложил ей историю поколения родившихся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, но до нее он дошел после длинного многословного пролога со множеством деталей и отступлений, который удалось уместить на таком неимоверном количестве кассет, что у Алеты не хватало духа их сосчитать.
Он рассказал ей – а она, насколько смогла, постаралась вычленить главное – как еврей и алхимик Лео Лёве, его отец, прибыл в Исландию на пассажирском судне «Гoдафосс» в конце Второй мировой войны, после побега из нацистского концлагеря, скорее мертвый, чем живой, с единственным богатством, которое ему удалось спасти от страшной войны: уложенной в шляпную коробку глиняной фигуркой мальчика, светом очей его, самим Йозефом, вылепленным, по словам Лео, руками «матери» – доброй и разговорчивой горничной Мари-Софи N. – за те несколько дней, пока она выхаживала измученного беглеца, спрятанного в секретной каморке между номерами гостиницы «Gasthof Vrieslander», в маленьком городке Кюкенштадт в Нижней Саксонии. Сотворение достигло кульминации, когда младенец, открыв на мгновение глаза, увидел, что и девушка увидела его открытые глаза, а как раз перед этим на дно его глазниц были помещены два кадра кинопленки – на одном был запечатлен фюрер, выкрикивавший пламенную речь, на другом – тот же фюрер, удивлявшийся тому, что заляпал свой галстук подливкой. Глиняный мальчик больше двадцати лет ждал своего рождения, и Лео ежедневно увлажнял его, купая в козьем молоке, пока, наконец, не удалось с помощью двух ассистентов, советского шпиона Михаила Пушкина и американского теолога и борца Энтони Теофрастоса Афаниуса Брауна, после погони за братьями-близнецами Храпном В. и Мауром С. Карлссонами (первый – масон и марочный дилер, второй – парламентский служка, а оба – бывшие чемпионы Исландии по легкой атлетике и отставные матросы пароходной компании «Eimskip»), добыть из коренного зуба Маура (но как позже оказалось – Храпна, в пылу момента превратившегося в вервольфа) золотую пломбу, сделанную из кольца, которое близнецы отобрали у Лео много лет назад по дороге в Исландию. Это особое золото было необходимо для изготовления магической печати, которую Лео позже вдавил в глину в месте, где обычно находится пуповина, между солнечным сплетением и лобковой костью мальчика, пробудив его к жизни утром, в понедельник, 27 августа часто упоминаемого здесь года.