Я – спящая дверь
Шрифт:
– То есть в самые настоящие?
– Да, она не опускалась на землю, как говорится, элегантно, а грохалась навзничь, набивая синяки, и иногда на глазах у тысяч людей. А я однажды уснула на официальном завтраке в семь утра. Мы там должны были вставать и произносить речь, но когда подошла моя очередь, пришлось послать ко мне человека, чтобы он меня толкнул. Я просто сидела, ничего не осознавая вокруг, хотя и с открытыми глазами. Но всё кончилось хорошо. И в целом оказалось очень полезно вот так попрактиковаться до начала конкурса. Я, например, всегда очень боялась вставать перед множеством людей и произносить речь, но к тому времени, когда наступил важный день, это уже вошло в привычку.
– И напоследок: так ли на самом деле обаятельны французские мужчины, как о них говорят?
– Они разного сорта. Среди них достаточно «шармеров» для кого угодно, только не для меня-бедняги, потому что многие из них
– Тогда тебя больше привлекают американские мужчины?
– Они лучше подходят мне по росту, но в целом не так очаровательны, как французы. И вообще мужчины этих двух национальностей – совершенно разные типы.
Как уже говорилось выше, Мария покинула Исландию в пятницу утром. Мы желаем ей удачного путешествия и с нетерпением ждем ее репортажей из столицы моды Парижа.
– Мой отец так любил меня, своего единственного сына, что пытался восполнить отсутствие матери фотографией женщины, которая в год моего рождения считалась самой красивой женщиной в Исландии, если вообще не во всем мире.
Мария Гвудмундсдоттир, Мария N., Мария Гyди. Мне было, наверное, лет девять, когда я понял, что именно она, а не моя настоящая мать, ждала меня на тумбочке, когда я просыпался по утрам, и именно она провожала меня по вечерам в страну грез. На чердаке дома по Ингольфсстрайти стоял сундук, полный старых журналов, в основном это были «Неделя» и «Сокол». В те времена, когда я еще мог двигаться без посторонней помощи, я провел там множество дождливых летних дней. Пока мой отец был на работе, а в квартире на верхних этажах никого не было, я вытягивал чердачную лестницу, поднимался по ней и втаскивал ее за собой, оставаясь незамеченным.
Часами сидел я на полу, вытянув ноги, под выходящим на юг ромбовидным слуховым окошком, перелистывал страницы, буквально впитывая в себя статьи о последней моде в одежде и музыке (мини-юбки, космический шик, группы, подражающие «Битлз»), о культуре и искусстве (борьба исландцев за возвращение своих рукописей из Дании, безумие Сальвадора Дали), о международных скандалах и внутренней политике (дело Профьюмо в Британии, дискуссии по поводу переноса моста в исландском округе Тингейри), гороскопы и анекдоты (непредвиденные поездки, нежданные деньги, тещи со скалками), а также пытался разобраться в ответах на вопросы читателей, которые публиковались в специально отведенных для этого колонках. Из всего, что я в них узнавал, самыми удивительными для мне были бытовые неурядицы простых людей, подписывавших свои письма уменьшительными именами типа Бинни, Сuсси, Лaлли, Нинна, Фрида из Бру, Сигги из Кoупавогура, Некто в затруднительном положении или Неопределившийся: невесты были капризны, мужья равнодушны, дочери и сыновья непослушны, друзья неверны, помолвки разрывались без предупреждения, предложения о замужестве запаздывали. Ничто в нашей с отцом жизни не могло объяснить мне эти просьбы о помощи в решении любовных и семейных проблем. Я не помню, чтобы в нашу квартиру когда-либо приходила женщина или что что-то в поведении отца указывало на его отношения вне дома. Он вообще никогда никуда не ходил, я в своей жизни наверняка больше общался с женщинами: в детском саду, в школе и в больнице.
Ближе всего я столкнулся с тем, что описывалось в этих крошечных рассказах о любви и чувствах, лишь однажды – когда Халлдора Октавия тоже поднялась наверх, чтобы присоединиться ко мне на чердаке. Такое случалось нечасто, но всё же случалось, и в эти моменты мне казалось, будто мы были детьми из приключенческой истории и вдвоем в темном подземелье раскрывали преступление, в то время как мой верный пес Сириус стоял на страже у входа, готовый залаять в любую минуту при появлении наших врагов: будь то убийцы, подосланные иностранными державами, или неуклюжие, но безжалостные приспешники доморощенных криминальных авторитетов.
Она предложила мне почитать «проблемные колонки» вместе. Усевшись рядышком и поместив журнал так, что левая страница лежала на моем правом бедре, а правая – на ее левом, принялась перелистывать взад и вперед, пока не нашла страницу с наклонной надписью: «Дорогая Неделя». Указав на первое письмо, предложила мне прочитать его вслух – а она сама прочтет ответ. Чем больше журналов Халлдора Октавия листала на наших бедрах, чем дольше мы читали, тем краснее становились мои щеки и горячее становился мой бок, прикасавшийся к ней, пока мне настолько не захотелось в туалет по-маленькому, что я вскочил и бросился вниз по лестнице…
Йозеф бросает взгляд на Алету:
– Я покраснел?
Алета какое-то время молча изучает его, прежде чем ответить:
– Пф-ф…
И качает головой.
Он тянется ладонями к щекам:
– Они горячие! Потрогай!
– Эй-эй-эй! Ты обещал, что не будешь сентиментальным, что избавишь меня от банальных событий детства, которые настолько обыденны, что у каждого остались приятные воспоминания о них, неважно, случались они с ними или нет. А то я знаю: дальше ты завалишь
– Нет, подожди, ты не права! Мои детство и юность прошли совершенно ожидаемо для человека с прогрессирующей инвалидностью. У меня о них даже ложных воспоминаний нет. На чем я остановился?
– Ну, хорошо, хорошо… На еженедельных журналах…
– Да, еженедельные журналы… Естественно, в первую очередь меня привлекали всякие картинки – особенно фотографии со всех концов мира. Некоторые из них были в ярких цветах шестидесятых (десятилетия, которое, кажется, проходило под небом, более ярким, чем любое другое время в истории человечества), тогда как другие были зернистыми и темными, и мне приходилось подолгу разглядывать их, прежде чем я понимал, что на них изображено. И я довольно рано стал сверхчувствительным к визуальным образам, научился вживаться в них настолько, что сливался с ними. Я всматривался в фото до тех пор, пока оно не начинало меняться у меня на глазах: свет становился интенсивнее, изображение смещалось на доли миллиметра, а меня самого на мгновение охватывало головокружительное ощущение, будто я присутствовал в том моменте, когда щелкнул затвор фотоаппарата. Поэтому они накрепко запечатлевались в моей памяти, оседая в той же части мозга, что и настоящие воспоминания. И конечно же, очень скоро я наткнулся на снимок Марии N. – одной из самых фотографируемых женщин в истории Исландии. Печатные издания соперничали друг с другом за публикацию фотографий из ее путешествий по миру (Лонг-Бич, Париж, Каир…), а также за перепечатку обложек крупнейших мировых журналов мод – и там, где бывала Мария, там бывал и я. Но я не сказал отцу о своем открытии, не хотел ставить его в неловкое положение…
Алета дотронулась до плеча Йозефа:
– Возможно, она была похожа на нее… На Бринхильдур… Возможно, они были очень похожи, и именно поэтому Лео выбрал для тебя ее фотографию…
– Я бы также хотел рассказать о том, что после средней школы меня пытались отправить на дальнейшее обучение. И я полтора семестра продержался на курсе бухгалтерского учета в многопрофильном училище в Брeйдхольте [39] . В то же время там, только на художественном отделении, учился поэт Сьон.
39
Район Рейкьявика.
Дело было зимой тысяча девятьсот восьмидесятого – тысяча девятьсот восемьдесят первого. Тогда он еще не убрал точку из своего псевдонима и подписывался под своими работами как «S. jon». Многие произносили это «Эс-Йон», что здорово действовало ему на нервы. Я это хорошо помню. Я не входил в круг его друзей, но иногда он сидел за столом, ближайшим к окошку продуктового киоска. Как раз у этого стола обычно парковали мою инвалидную коляску, хотя во время перемен это было самое оживленное место, и всем приходилось протискиваться мимо меня. Впрочем, никто не жаловался, и я чувствовал себя там хорошо. Однажды утром, решив, что с меня довольно этой дебето-кредито-карточной чехарды, я обратился к молодому поэту, который, повернувшись ко мне спиной, пил из пластикового стаканчика кофе: