Я – спящая дверь
Шрифт:
Выстроившись позади детей и подростков, мужчины и женщины обращаются к тем, кто еще не пришел:
– Дорогие братья и сестры, родившиеся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, мы ждем вас здесь.
VI
Диктофонная запись, кассета С)
(17 июня 2009 года)
Плеск волн, шепот ветра. Щебетание дневных птиц постепенно сменяется меланхоличными вскриками их ночных собратьев. Вдалеке приглушенно бурчит одинокий лодочный мотор. За басистым блеянием овцы тут же следует тоненько-трогательное «ме-е-е». Но всё это лишь отдаленный фон для тяжелого дыхания человека где-то рядом с микрофоном, которое изредка прерывается причмокиванием и неясным бормотанием.
Слышно, как похрустывает
– Эй, ты!
В ответ – внезапный всхрап. Дыхание становится тише. Пришедший, видимо, наклоняется ближе к микрофону. Шуршание его одежды. Звук расталкивания лежащего человека.
– Эй! Ты в порядке?
Голос глубокий и звучный, произношение с сильным американским акцентом:
– Хэллоу?
Храп превращается в дыхание с губным присвистом. Спящего снова трясут. Он дергается, под его телом скрипит гравий.
– Ухм, а?
Шумный вдох:
– Что? Кто?
– Нехорошо здесь лежать!
Генетик открывает глаза. Над ним, склонившись, стоит чернокожий мужчина с седыми усами и в коричневой вязаной шапке. Это пожилой человек с впалыми щеками, кожа лица усыпана веснушками, белки глаз с желтизной и лопнувшими в двух местах прожилками.
– Прохладно уже, к вечеру холодает. Ты плохо одет для этого.
– Нет… Да… – отвечает генетик и не успевает опомниться, как старик рывком ставит его на ноги.
– Пойдем-ка согреем тебя.
Слышится, как по гравию волочатся ноги. Возня – когда генетика усаживают на стул. Затем шаги снова приближаются, диктофон поднимают с земли и с легким стуком ставят на стол. Теперь оба голоса слышны одинаково отчетливо. Генетик бормочет:
– Я… я…
Его спаситель – высокий мужчина мощного телосложения, хотя, если судить по лицу, ему, должно быть, за девяносто. Генетик и сам не слабак, ростом под два метра, мускулистый и тяжелый: не каждому под силу вот так его вертеть. Он присматривается к старику повнимательней и по тому, как тот держится, приходит к выводу, что это, должно быть, бывший штангист или боксер. Скорее, боксер, раз не боится вот так схватиться с другим мужчиной. Хотя, опять же, ушные раковины в лучшем состоянии, чем у большинства боксеров. Генетик об этом кое-что знает. В молодости (до того, как осознать, что будущее – за генетикой и что возможность поэтического творчества из плоти и крови заложена в самом рецепте человека) он часто дежурил в нейрохирургическом отделении окружной больницы Чикаго, куда привозили молодых крепышей с серьезными черепно-мозговыми травмами после того, как чемпион мира Мухаммед Али использовал их в качестве боксерской груши. Они почитали за честь, что всемирно известный человек превращал их в отбивную за сто долларов в день, но не для всех это кончалось хорошо.
Однажды они встретились – исландец и легенда. После долгой смены в больнице будущий генетик зашел на местный рынок, чтобы купить продукты для семьи. Он был студентом-медиком и не мог позволить себе машину, поэтому шел домой, таща на скрюченных пальцах каждой руки по нескольку тяжелых пакетов, когда вдруг, лицом к лицу, столкнулся с крепко сложенным чернокожим мужчиной. Тот отступил на край тротуара и спросил, не нужна ли помощь. Хроульвур от помощи отказался, но незнакомец тем не менее решил последовать за ним. Этим дружелюбным и разговорчивым человеком оказался не кто иной, как сам Мухаммед Али. Ему нравилось проводить вечера там неподалеку, на улице возле местного боксерского клуба, рассказывая мальчишкам истории, подшучивая над ними и угощая их конфетами.
Прежде чем их пути разошлись, Мухаммед Али пригласил нового знакомого при случае зайти к нему в спортзал и посмотреть, как он тренируется: «Это что-то как раз для викингов!» Генетик вежливо поблагодарил за приглашение, но смотреть на знаменитость не пошел. На шее боксера виднелась капелька крови, которая, вероятно, попала туда раньше в тот же день, вылетев изо рта будущего пациента неврологического отделения, и так и осталась на коже, хотя, если судить по запаху мыла и одеколона, витавшему вокруг чемпиона, он с тех пор принял ванну. Генетику было достаточно иметь дело с последствиями таких тренировок.
Эту историю он часто рассказывал студентам-медикам, посещавшим
Хруст гравия…
– Вот, нашел у тебя в сарае. Завернись в это, приятель.
С воды доносится смех полярной гагары. Скрипит стул рядом с диктофоном. Отодвигается еще один стул, пришедший мужчина садится:
– Энтони Теофрастос Афаниус Браун.
– Хроуль… Хроульвур «Второй» Магнуссон.
Черт побери, зачем ему понадобилось отвечать этой дешевой шуткой? Откуда это безумное желание состязаться во всем? Неужели он так позавидовал впечатляющему имени гостя, что решил пристроить кое-что к своему собственному? Теперь ему придется объяснять, что он пошутил, что просто последние три года начальной семилетки его называли Хроульвуром Вторым.
Их учителем был весьма любезный и благонамеренный человек, который старался следовать всем новшествам просвещения. На первом уроке каждой школьной недели он просил одного из учеников прочитать список имен в классном журнале. Обычно всё проходило гладко, все они к тому времени уже прекрасно читали и, кроме того, знали имена друг друга. Однажды осенью, в самом начале пятого класса, к ним пришел новый мальчик, недавно переехавший в столицу из Акюрейри. Он блестяще справился с задачей впервые зачитать журнал: у него был явный северный акцент, он не торопился и с напором налегал на каждое слово. Как раз об этих трех качествах без устали твердил учитель в своей непримиримой борьбе с выговором рейкьявикских детей, мягко обрывавших согласные, будто у них был полный рот жевательной резинки. Он уже сбился со счета, сколько раз совал свои пальцы в рот учеников, чтобы вытащить оттуда жвачку («какое мерзкое словечко!»), но ничего там не находил: их языки, видимо, просто ослабели от непрерывного жевания и только постоянные энергичные упражнения могли это исправить! А вот мальчику с севера твердое произношение давалось естественным образом, и учитель ставил его в пример после каждого слова, ругая остальных детей за «ленивую речь» – до тех пор, пока новенький не дошел в журнале до Хроульвура. В этот момент он споткнулся, так как не ожидал встретить незнакомый ему инициал второго имени будущего генетика – букву Z [42] . В рукописном варианте она больше походила на цифру два, чем на букву, и мальчишка громко прочитал: «Хроульвур Второй!» И, конечно же, это прилипло к Хроульвуру до конца семилетки.
42
Буква «z» употребляется в исландском языке очень редко, только в заимствованных словах или в именах иностранного происхождения, таких, например, как Зофаниас (Zophanias). Часто вместо второго имени указывается лишь его начальная буква, например: Hrolfur Z. Magnusson.
Генетик вздыхает, гадая, как всё это объяснить: школа, учитель Скyмур Aускельссон, печальная судьба мальчика с «правильным» северным выговором – всё слишком сложно, и он решает сменить тему:
– Кровь… Я часто думаю о крови…
Он резко замолкает. Размышления об уроках исландского языка в школе неожиданно сделали его произношение настолько жестким, что слово «кровь», или по-исландски «блoуд», прозвучало почти как «плoуд». Для проверки он беззвучно произносит слово «блоуд», прислушиваясь, «п» там у него или «б», но как только раздвигает губы, чтобы произнести гласную «о», его настигает ощущение табачно-желтых пальцев учителя у себя во рту. Он помнит, нет, он чувствует, как Скумур, крепко ухватившись за его влажный язык, шарит под ним в поисках ужасной жвачки, тычет толстым пальцем между зубами так, что волосатые костяшки трутся у самой глотки, больно натыкается ногтем на язычок мягкого нёба и напоследок оставляет после себя кислый привкус никотина.