Я сын батрака. Книга 1

Чухлебов Семен Кондратьевич

А что, так бывает, не выговаривает человек букву «Р» и всё тут. Разъяснение, о колхозах и совхозах я написал для молодого поколения, может, кому интересно будет узнать об этом. Ладно, теперь перейдём к дальнейшему повествованию обо мне.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНЫЕ «ПЕНАТЫ»

Многие молодые люди, уезжая учиться или работать из деревни или хутора в города или крупные районные сёла, в случае фиаско, боятся возвращаться в родные места. Они просто боятся насмешек над ними. Вроде того, уехал учиться, а приехал снова в колхоз, зачем, мол, уезжал. Лично я об этом даже не думал, я просто устал на чужбине, и очень хотел вернуться домой, к родителям. Что будут говорить другие, меня не волновало, хотя признаюсь честно, когда такое случилось, я не нашёлся что ответить. Но об этом позже, а пока о моём приезде. Когда я пришёл во двор своего родного дома, во дворе были тато, мама и младшая сестра Рая. Встретили меня сдержанно, обрадовалась только четырнадцатилетняя Рая, родители смотрели на меня с удивлением и настороженностью. После того, как я поздоровался, наступила пауза, я стою посреди двора и не знаю, принимают меня дома или нет. Наконец, отец спросил: «Что, сынок, совсем прибыл или как?» «Совсем, тато, до армии буду дома, я думаю, в хуторе работа найдётся, так что сидеть без дела не буду». Тут вмешалась мама: «Ну и правильно сынок, сколько по чужбине можно мотаться, хоть перед армией побудь дома, а в армию уйдёшь, там видно будет». На этом аудиенция закончилась, и мы пошли в хату. Я маме отдал часть полученных денег, отец увидел сумму, которую я передал маме и как-то стал веселее. А маме он сказал: «Мать, Сенины гроши спрячь подальше, тратить

не будем, может потом ему костюм купим». По этому поводу я тато и маме сказал, никакого костюма не надо, у меня в чемодане есть хорошая одежда, так что до армии есть что носить, а в армии мне другую выдадут одежду. На этом и остановились. Первое время я работал в колхозе, подменяя сестру Наташу. Колхозником я не числился, но работал за кого-нибудь или сестру, или отца. Работал и на прицепе трактора и солому возил, и сено, тоже возили от лесной полосы, в общем, куда бригадир Наташу посылал, туда я и ехал работать. Как-то в декабре уже выпал снег, и был лёгкий морозец, к нам домой пришёл бригадир и говорит Наташе: «Наташа, завтра с хлопцами поедешь возить на МТФ силос, возьми с собой вилы». Сказал и ушёл. Я говорю Наташе: «Давай я за тебя поеду, а то дома надоело сидеть» — «Та езжай, мне ещё лучше», — сказала сестра. И я поехал. Команда собралась большая, человек восемь, старшим у нас был дядька Михаил Чухлеб. Наш однофамилиц, в хуторе его звали дядько Михайло, на украинский манер. Так вот. Вытаскиваем мы кукурузные стебли из силосной ямы, а их туда свалили, как попало, да ещё трактором утрамбовали, так что выдрать их теперь из ямы дело не простое. Но мы вытаскивали и грузили на бричку. Работаем и разговариваем, кто о чём. И вот, в один момент, Николай Сало задаёт мне вопрос: «Сеня, вот ты куда-то ездил, чему-то учился, а теперь ковыряешь силос, также как и я. Зачем было ездить, жил бы в хуторе, как я и всё хуторяне». Я ему сразу не ответил, думал как бы лучше сказать, и тут меня выручил, дядька Михайло, он сказал: «А ты, Сеня, скажи ему, то, чему я выучился, всегда будет со мной, а вот ты Мыкола, кроме как быкам хвосты крутить больше ничего не умеешь. И поэтому твой жизненный путь уже определён и, к твоему сожалению, он не радостный. И вообще, хлопцы, я вот что вам хочу сказать, вы все молодые в самом начале жизненного пути и как сложится ваша жизнь я не знаю, знаю только одно, у Сени уже есть знания, а там ещё немного поучится и будет управлять такими дураками, как ты, Мыкола».

После такой речи мы все замолчали, каждый обдумывал сказанное, а я в этот момент был очень благодарен дядьке Михайло Чухлеб, который в трудный для меня момент стал на мою сторону. Для меня это было неожиданно, так как меня в хуторе многие не любили, считали городским и чужаком, и поэтому добрый жест в мою сторону дядьки Михаила, был очень мне приятен.

После работы я пришёл домой и сразу начал расспрашивать отца, является ли дядька Михайло Чухлеб нашим родственником? Мне очень хотелось, чтобы было именно так. Но отец родства дядьки Михайло не признал. В подтверждение своих слов рассказал случай: «Когда мы были в степи на сенокосе, то вечерами было делать нечего, вот мы и решили разобраться в нашем родстве. Он перебрал всех своих родственников, начиная от деда и бабки, а я своих в том же порядке, и ничего близкого к нашему родству не нашли, так что, как видишь правда вот такая». Конечно, мне хотелось другой правды, но что делать, раз она такая, и я думаю, что так оно и есть. Ведь если брать во внимание внешний вид, то те Чухлеб, на наших Чухлеб, совсем не похожи. В нашей семье все как на подбор брюнеты, а род дядьки Михайло блондины, да и черты лица разные, так что, пожалуй, отец прав. Ну и что, пусть так, за то я до сих пор вспоминаю дядьку Михайло Чухлеб добрым словом. И чтобы закончить эту тему расскажу о более поздней встрече с Мыколой Сало.

Было это в начале восьмидесятых годах прошлого века. Я приехал в село Бурукшун навестить маму, отца тогда в живых уже не было. Мой брат Михаил предложил мне сходить в магазин, мы там побыли немного, а выйдя из магазина, он показал на памятник, воинам фронтовикам, погибшим в Великую отечественную войну и предложил, мне пойти и посмотреть, там, говорит, и имя нашего брата Алёши, который погиб на войне. Я о нем уже писал и читателю это известно.

Так вот, читаю, а на памятнике написано: «Чухлеб А. И». Я спрашиваю у Михаила: «И где здесь наш брат?» — «Та вот же», — и показывает на надпись, которую я прочитал. «Миша, — говорю ему, — так здесь же написано Чухлеб А.И., а наш брат с той же фамилией только инициалы должны стоять А. К.» — «Да какая разница», — сказал тогда мне Михаил. На что я ему ответил: «Разница в том, что погиб наш брат Алёша, а здесь увековечен неизвестно кто. Вот ты сейчас говоришь, какая разница, точно так же думал и тот, кто писал, а ведь это историческая ошибка». Я тогда просил брата, чтобы он зашёл в правление и исправил надпись на памятнике, но не знаю, ходил ли он, и исправлена ли надпись. Хотелось бы, чтобы восторжествовала историческая справедливость, а то сейчас много желающих исказить то, что было в годы войны. Так вот, стоим мы с Михаилом у памятника и сетуем на не справедливость, как вдруг к нам подходит мужчина, на вид лет шестьдесят. Михаил мне предложил узнать, кто к нам подошёл. Я долго всматривался в мужчину, лицо его было загорелое, худое, морщинистое, во рту не было несколько зубов, плохо одетый, и сам, почему-то худой, хотя в то время люди в селе жили уже неплохо. Но я так и не мог узнать этого человека, и откровенно сказал: «Миша, я этого мужчину не знаю». На что Михаил с присущим ему укором сказал: «Да это же Сало Мыкола, что же ты брат своего годка и не узнал?» И тут я вспомнил слова дядька Михайло Чухлеб, насколько же он оказался прав, я в то время уже работал начальником управления, в моём подчинении было почти три сотни трудящихся, а Николай, насколько я знаю так и проработал в колхозе на должности, как шутят сами колхозники: «Кто куда пошлёт». Вот такая историческая, правда.

ТАБУН

Наступила зима 1954 года, отца назначили работать старшим табунщиком, но его здоровье ему не позволяло это делать, все-таки четыре года войны, контузия, да еще некстати разболелся зуб. Так болел что никакого покоя ни днём, ни ночью, что он только и не делал, полоскал солью, самогоном полость рта, не помогает, а лечиться негде, до Джалги двенадцать километров, зимой не пойдёшь, о селе Ипатово и думать нечего, а наша фельдшер только разводит руками.

Что делать, пришлось тато принимать экстренные меры самому. Это было ночью, зуб сильно болел, особенно в это время Я проснулся от шума в большой комнате, вышел, смотрю, тато держится за щёку и ругает маму, за то, что она от укусов змеи лечит, а зуб заговорить не может. Мама оправдывалась, вот из-за этого и произошёл шум в комнате. Я сел на лавку и сопереживаю отцу, а он ходит, по комнате держась за щёку и говорит: «Всё, больше терпеть не могу, сейчас вырву его плоскогубцами. Сеня, налей мне полстакана самогона, и помой самогоном плоскогубцы».

Я налил в стакан самогон и подал тату, а сам взял плоскогубцы, намочил тряпочку таким же самогоном и начал протирать плоскогубцы, тем самым обеззараживать. Отец выпил спиртное, так сказать, сделал анестезию, и сидел, ждал, пока подействует, я подготовил инструмент и тоже ждал. Наконец тато поднялся и говорит: «Давай, сынок, инструмент, пора приступать».

Он затолкал в рот плоскогубцы, и я слышу, как у него во рту, что-то хрустнуло, отец вытащил изо рта инструмент и говорит, готово, смотрю, а в плоскогубцах торчит зуб, который тато только что вырвал. Утром, когда я проснулся, отец крепко спал, мама всех предупредила, чтобы не шумели, отцу полегчало, и пусть он спит. Я маме сказал: «Раз тато болеет, то я пойду за него на работу пасти табун, я думаю, бригадир будет не против». Вот так мы с Алексеем Беленко стали ухаживать за табуном. Табун был небольшой, голов сорок, и мы с Алексеем, и днем, и ночью, посменно, стали смотреть за лошадьми. Зима была не такая снежная и поэтому мы лошадей выгоняли на выпас каждое утро, в том числе и субботу и воскресенье, а вечером снова загоняли в баз. Расположение базы табуна находилось примерно в километре от хутора, там была построена конюшня и бытовка для табунщиков, а также большой баз, для табуна. В первый день Алексей показал мне лошадь, на которой я должен пасти лошадей, лошадь была в приличном возрасте, и мне это не нравилось. Я пару дней на ней поездил, убедился в том, что она малоподвижна, и я решил заменить её на молодого коня, выбранного в табуне. Выбрал гнедого коня, с чёрной гривой, чёрным хвостом, одним словом красавец, кличку я ему дал «Гнедой». Алексей одобрил мой

выбор и начался трудный путь его обучения езды под седлом. Конь оказался с крутым норовом, ни за что не хотел, чтобы мы одели на него седло. Брыкался, лягался, кусался, в общем, дикарь и всё тут. Тогда мы с Алексеем пошли на хитрость, взяли и на ночь привязали ему на спину старую фуфайку, пусть он постепенно привыкает к тому, что у него, что-то есть на спине. Походил он с фуфайкой двое суток, и мы решили, что пора одевать на него седло. С очень большим трудом, но всё же седло на него одели. Алексей мне говорит: «Ну, зачем он тебе нужен, с таким норовом, он под седлом ходить не будет». Я ему говорю: «Алексей, ну что мы, два мужика не справимся с одним конём?» — «Да справиться-то, справимся только какой толк, из этого будет?» В общем, постоял конь под седлом целый день, а вечером я говорю Алексею: «Давай я сяду в седло и посмотрим, как он себя поведёт». Алексей держит Гнедого под уздцы, чтобы он меня не укусил, а я быстро сел в седло. Странное дело мой Гнедой даже не брыкался, то ли он не понял, что произошло, то ли ещё что? Поездил на нем внутри база, конь ведёт себя нормально, слушается повода, думаю надо попробовать его за воротами, как он там будет себя вести.

Алексей сел на свою рыжую кобылу, и мы поехали за территорию базы. Сначала всё шло хорошо, ездили по кругу вокруг база, но затем с моим конём, что-то случилось, он вдруг на скаку, резко остановился и я едва не улетел через его голову. Стоит, низко опустил голову, передние ноги широко расставил, и ни в какую не хочет двигаться с места. Я повод дёргаю, каблуками бью его в бока, а он стоит как будто то, что я делаю, его не касается. Тогда Алексей говорит: «Сеня, подожди, я тебе сейчас помогу». Подъехал с тыльной стороны, и арапником огрел так, моего коня, что он с места прыгнул и как понёсся во всю прыть в степь где, пася табун, что я думал, как бы мне в седле удержаться. Прискакали к табуну, а это почти шесть километров, мой конь весь потный, забежал в середину стада, и давай обнюхивать других лошадей, видать рассказывал, что с ним приключилось. В этот день я на нём пригнал табун на базу, вёл он себя в пределах нормы, со скидкой, что он ещё недавно под седлом. И в дальнейшем конь вёл себя нормально, за исключением некоторых его шалостей, таких как укусить меня то за локоть, то за бок, благо, что это была зима, и я был одет в тёплую одежду, так что его укусы не были так больны. Всё шло нормально несколько дней, я уже решил, что Гнедой обучен и теперь к его обучению, больше не надо прилагать усилий. Как-то в один из дней, уже к вечеру, я собрался ехать за табуном, вывел Гнедого за ворота база, открыл их настежь, чтобы, как я пригоню табун, он сразу забегал в баз. Сел на коня и тронул легонько его каблуками, давая знак, что надо трогаться. А он, вместо того чтобы идти вперёд, резко встал на дыбы, а затем так махнул своим задом, что я с него слетел кубырем. При падении я больно ударился головою о мёрзлую кочку грязи, да так, что шишка образовалась на затылке, но об этом, я узнал потом, а пока я лежал на земле без сознания. Очнулся я, лежу на земле, с раскинутыми руками и ногами в стороны, и с головной болью. Приподнял голову, посмотрел вокруг, никого нет, и моего коня под седлом тоже, я понял, что он сбежал в табун, ещё немного полежал, чтобы прийти в себя, и начал потихоньку подниматься. На помощь-то никого не позовёшь, я здесь на базу один. Затем я с трудом поднялся и поплелся в конюшню, думаю, оседлаю Алексееву рыжую кобылу и поеду за табуном, ведь ехать обязательно надо. Пока я седлал кобылу, затем её выводил из база, боль в затылке потихоньку стала затихать, думаю, может, пройдёт. До табуна километров шесть, пока я туда скакал на кобыле, все думал, как бы наказать этого Гнедого упрямца, а наказать обязательно надо. О том, что он в табуне я даже не сомневался. Подъезжаю к табуну, смотрю действительно, он ходит в уздечке и под седлом среди лошадей. Ну, думаю, какой же ты подлец, ты у меня сегодня арапника получишь. С помощью арапника и голосом, я развернул табун в сторону хутора, и он галопом побежал домой.

Затем на кобыле «врезался» в средину табуна, арапником выгнал оттуда Гнедого, и отдельно от табуна погнал его на баз, время от времени угощая его «порциями» арапника. В базу я поймал его, и на короткий повод привязал к столбу, что был врыт посреди база. Теперь он не мог ни лечь, ни уйти куда-либо, ну и пусть стоит у позорного столба. Так он простоял всю ночь. Утром погнал табун на водопой, а затем на пастбище, только после этого поехал домой позавтракать. Мне вообще можно остаться дома до утра, так как Алексей менял меня после обеда, и он мог взять кобылу с нашего двора. Но этот гнедой, чтоб его ветром сдуло, не давал мне покоя. Думаю, посижу, дома до обеда, а затем посмотрю, что с ним делать. Рассказал отцу, что со мной вчера произошло, он, как всегда сидел возле лавки на стульчике и подшивал, чьи то валенки. Тато выслушал меня и говорит: «А ты подержи его без еды и воды сутки, а то и двое. Ведь другие лошади ходят свободно, едят сено, на водопой их гоняют, а твой Гнедой всё это видит и знает, и не только знает, но и понимает, что наказан, пусть ему это будет наукой». Все-таки сволочь этот Гнедой, как увидел меня на рыжей кобыле и давай лягаться, фыркать, всем своим видом показывая недовольство. Я подумал, с чего бы это, может он злится, что я его наказал, а может он ревнует меня к рыжей кобыле.

Я подъехал к Гнедому в плотную, и говорю: «Ну чего ты злишься, ведь сам виноват, что тебя наказали. Вел бы себя нормально и никто бы тебя не наказывал, а так видишь что получилось. Гнедой смотрит на меня и как бы обидчивым голосом говорит: «Ты Семён не прав, за что ты на меня обиделся, я ведь всего один разок легонько вытряхнул тебя из седла, и ты меня сразу наказал, да ещё и предал, теперь вон ездишь на этой рыжей кляче». Я, как бы ему отвечаю: «И это ты называешь, легонько вытряхнул из седла, да я с твоей помощью вылетел из седла как из катапульты. Смотри у меня до сих пор шишка на голове». Снимаю шапку и показываю ему шишку. Гнедой посмотрел на мою шишку, затем отвернулся и больше со мной не разговаривал. Я подумал, что ему стало стыдно и поэтому с ним, не прощаясь, поехал ставить кобылу в стойло. Поставил кобылу в стойло, насыпал ей овса, а как же, ведь она работает значить и кормить её надо хорошо, затем говорю кобыле ласковым голосом: «Ты у нас хорошая, кушай, отдыхай, за табуном поедем только к вечеру, так что у тебя есть время отдохнуть». А как же, с лошадьми надо разговаривать, они ведь всё понимают, только сказать не могут. Больше не хотел к Гнедому подходить, но затем передумал и пошёл сказать ему несколько «ласковых» слов. «Говорю ему: «Ты что думаешь, своим норовом меня человека, пересилить? Не бывать тому, чтобы человек поддался скотине, всегда будет так, как я скажу. Ты это запомни и завяжи узелок себе на хвосте и в нужный момент сначала посмотри на узелок, а потом выбрасывай свои «крендели». Воспитывал я его, воспитывал, затем мне всё это надоело, и я решил пойти отдохнуть, а на прощанье ему сказал: «Как ни крути, но ты наказан и будешь стоять у позорного столба до тех пор, пока не поумнеешь». Пришел в бытовку растянулся на лежаке и почувствовал, что устал. Я уже задремал, как пришёл Алексей меня менять. Я ему рассказал про Гнедого, он выслушал меня и говорит: «А я тебе что говорил, так ты упёрся, хочу Гнедого, вот теперь и мучайся с ним». Потом немного он помолчал и добавил: «Ладно, после такой встряски он, может, поумнеет и все пойдёт нормально». И действительно, после почти двух суток без воды и без еды, он как-то стал послушнее, не стал кусаться, слушался повода.

На другой день была моя смена, после того неприятного для меня случая я первый раз решил ехать за табуном верхом на Гнедом коне. Вывел его осёдланного за ворота база, с опаской сел в седло, ведёт конь себя нормально, я ткнул его в бока каблуками сапог и поскакал в степь за табуном. С этого дня и до самого конца моей работы с табуном, то есть до мая месяца, когда отца перевели работать объездчиком, к Гнедому у меня претензий не было. Гнедой даже не кусался, хотя он это очень любил делать. Он, наверное, подумал, зачем мне кусаться, лучше я уж потерплю, за то наказан не буду. Но расставание будет только в мае, а пока, я как всегда, еду пасти табун. На Гнедом верхом поскакал к старому хутору, чтобы посмотреть есть ли там пастбище для табуна. Пастбище там было, снег не потоптан, значит, прошлогодняя трава на месте, можно сюда пригнать табун.

НАЗЫВАЕТСЯ, ПООХОТИЛИСЬ

Сколько я помню, наш отец охотился не ради забавы, а только потому, что надо было прокормить семью. Так получалось, что на охоту наш отец брал с собой меня. Я не знаю ни одного случая, чтобы с тато кто-то другой ходил на охоту из нашей семьи. Возможно, и ходил когда я учился в Ипатово в школе или в другое время, но я такого случая не знаю.

А вот меня отец брал с детских лет с собой на охоту. Сразу после войны годы были голодные, и тато ходил на охоту, чтобы хоть как-то прокормить семью и каждый раз брал меня с собой.