Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
И еще один фактор — воспитание. Мои родители ни при каких условиях ни о чем таком не говорили, никаких таких слов не употребляли. Как профессора словесности какие-то. Был такой эпизод. Подошел я незаметно к отцу, когда он во дворе в домино играл. А он как раз шутил напропалую и говорит:
— Козел-то вышел с яйцами…
И тут я! Никогда я не видел отца столь смущенным, он покраснел и стал что-то бессвязное, ну прямо неловко сказать, — лепетать, кого-то обвинять, что это, мол, он… Я тихонько отошел.
Вот это был не только самый матерный момент в моем родительском воспитании, но и единственный. Поэтому, конечно, своих парней
А у меня у самого такого не было. Было же вот что. Дружок мой, Рудик Аймайдинов, подговоренный своим старшим братом Толей и другими старшими парнями, вывел меня как-то на середину нашего двора в Москве еще, сделал так, чтобы мы как бы обнялись, огляделся, чтобы из окон как можно больше народу повысовывалось, и стали мы с криками «чик-чик» совершать поступательные движения задницами друг к другу. Я сразу понял, что это очень стыдно, что это так нельзя, но, во-первых, чтобы похулиганить, а во-вторых, я действительно ну абсолютно не понимал, представления не имел, что именно мы изображаем. И даже жалел, что на балконе нет, на нас не смотрят, нашего хулиганства не видят ни дедушка, ни бабушка. А стыда как такового я вовсе не чувствовал, а только резкий и противный запах, который не шел от Рудика, а столбом стоял вокруг него.
Потом тот же Рудяна рассказал мне вообще нечто несусветное, совершенную глупость, во что не только поверить было нельзя, но и неясно, как эта чепухня кому бы то ни было в голову могла прийти. Будто взрослые люди, дяди с тетями, раздеваются голыми, что уже само по себе совершенно невозможно, и суют свои пипки друг в друга, делают «чик-чик», и от этого будто рождаются дети. Ну, в общем, глупость, чепуха и полная ахинея. Я не то чтобы не поверил, я как бы на Рудика обиделся даже: за кого, за какого дурака он меня принимает? И сам он оказался еще куда большим дураком, чем я подозревал.
А когда я нечаянно подумал, что тогда бы выходило, что и мои папа и мама тоже это делали, хотя бы один раз, а получается, что не меньше трех, то я чуть себе голову не откусил от позора этого подозрения.
Следующий этап — мои старшие сестры. Они задали мне загадку:
— Что делает мальчик, надев очки? (Имелось в виду: не надев очки, а на девочке. Мальчик на девочке. Что делает мальчик на девочке? Но такого правильного варианта я даже не услышал. Вот ведь дурак был. Теперь дети в таком возрасте куда как более сложные вещи знают. И позы, и места. В близкой мне частности, мои собственные дети.)
Эту загадку я не смог разгадать. Очкариков я видел, никогда о них специально не думал, никогда не дразнил, но, по-видимому, полагал, что очки у них всегда. То есть, может, они очки свои снимают, когда спать ложатся, но днем все время в очках. Так что вопрос казался мне немножко бессмысленным. Как, что делают? Все делают. Сестры ликовали: книжку читает. Ну да, конечно, в частности и книжку читают. Потом мне объяснили потайной смысл…
Ну, это уж опять оказалась какая-то стыдная глупость.
Где-то с семи или с восьми, ну может, с девяти лет я стал обо всем этом почти непрерывно думать, мозговать. Теперешним людям все это будет непонятно и неправдоподобно. Теперь — вона, сколько литературы, по телевизору показывают, увернуться невозможно. Только что вид изнутри
Мне лет шестнадцать было, пустили какой-то итальянский фильм и в нем недостаточно все выскребли, вычистили. Осталась такая сцена: главная девушка спиной к зрителю выходит из ванны и укрывается большим полотенцем. На весь экран осталась ее обворожительная, с ума сводящая, живая женская попка на целых 0,7 секунды. Пацаны ради этого кадра на этот фильм по пять-шесть раз ходили. Насмотреться не могли. В мануальном смысле.
Или еще позже.
Я уже преподавателем был, мне в Ленинке книгу Крафта-Эббинга отказались выдавать:
— Вы врач? Юрист? Ах, философ… Нет, философам не положено.
Не доросли философы, а мне было уже за тридцать. Вот, в частности, почему я не любил Ленинку.
Исходным пунктом моих размышлений был стыд.
Что жуткий, ни с чем не сравнимый стыд и грех.
Срамота. Позор. Позорище.
Вот почему это все у всех глубоко в трусах и даже в бане, где одни мужчины, все же лучше ходить в душ, там никого нет. Как раз отец меня довольно часто водил в баню и именно в общее отделение. Но я там не только свое крохотное как зеницу ока от всех прикрывал, но и на других не смотрел, отворачивался. От греха и подальше. Эта стыдливость у меня сохранилась, но сыновьям моим по наследству не перешла, а я и до сих пор сторонюсь общих бань, и коллективного блуда тоже, как мог, избегал.
Мучался: это же какой ужас: моя мама три раза это делала. Не хочу даже думать, что, может быть, больше. Трех вполне достаточно для смертельного позора. Ну, когда она одна идет, то никто же не знает, но если со мной или в школе… Ужас!
Училка, классный руководитель, не менее двух раз… Как же ей разрешили детей учить? Чему она такая опозоренная может детей научить (она у нас русский язык и литературу вела)? Как ей самой не совестно? Ходить в туалет, гадить тоже стыдно, но от этого не отвертишься. Потом, это делаешь сам, закроешься один в кабинке, а тут вдвоем… Ужас!
Или идет тетка по дороге, пусть девушка. Конечно, в юбке. Но под юбкой-то у нее… Даже представить себе страшно. Нет, понятно, что в трусах, но там, в трусах-то, внутри, как ей только не стыдно из дома выходить.
Уже совсем взрослым я как-то встретил женщину, которая рассказала, что тоже в детстве этим мучилась. Ну, вот дядька, вроде вполне приличный, шляпа, галстук, брюки, но там-то, внутри брюк у него, такого приличного, прямо между ногами черт-те что, сказать боязно, висит, а то вообще — стоит.
Господи прости.
Ну и в том же роде по несколько часов в день иступленных размышлений, переходящих в мануальные мечтания.
Вот, кстати, и мои детские сексуальные фантазии. С одной стороны, даже стыдно сознаваться, а с другой стороны, уже не просто стыд, а всемирный позор, от стыда просто писать невозможно.
Сексуальных фантазий у меня было, грубо говоря, две. В миллионах оттенков. Первая, главная: делать это.
Я все равно буду делать это. Стыдно, позорно, омерзительно, никогда себе не прощу, но все равно буду, буду, буду, буду это делать! Раздеваться совсем голым при женщине, на нее на голую смотреть и делать это. Пусть умру от стыда, пусть, но буду. Аж голова кружилась от собственной наглости, отваги и позора.