Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Что было в моей жизни? Чему свидетелем я был?
Была большая война, но я ничего почти не помню.
Пятьдесят лет моей жизни была советская власть. Сначала я был ей бесконечно предан, потом ее возненавидел, и это очень сильное чувство сохраняется во мне в значительной мере. Как Чехов, выдавливал из себя раба[1].
Я до сих пор выдавливаю из себя советскость. И с сожалением замечаю, что насквозь пропитан ею. Все те же постановки проблем, те же системы оценок. Я с остервенением снова из себя эту мерзость выдавливаю, но к утру опять аж из ушей хлещет.
Что еще? «Русский с китайцем братья навек…»
Век оказался
Спорт, олимпиады, Пеле, шахматы, Фишер, Каспаров… Личного было достаточно много, но на мировом уровне…
Вот недавно праздновали 50 лет XX съезда партии. Что это? Когда я поступал в университет, хорошо подготовился к истории, знал все съезды в их официальной на тот момент версии, даты, проблемы, решения. Уже и тогда казалось, что иные из них проходные, отнюдь не такие уж исторические. И все же до этого XX съезды заметно отличались один от другого, было легко запомнить. Это потом настал — застой: пятичасовый доклад плохо произносящего слова вождя. Все о невиданных в буквальном смысле успехах во всех областях и направлениях и как нам во всем мире завидуют и подражают, как изумляются нашим невиданным достижениям.
Все — за! Аплодисменты.
Ужас!..
А я помню времена, когда энтузиазм еще только умирал, но еще не смердил. И вот все кончилось. С семнадцати лет я сладостно мечтал об этом, верил, что когда-нибудь да грянет, говорил своим сыновьям, что это будет, будет. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Ну, кто мог предвидеть появление Горбачева.
Так вот, XX съезд…
Нет, какой черт XX съезд, кто там помнит, чему посвящен, за что голосовали, чему хлопали, нет, — речь Хрущева на последнем заседании! Секретный, закрытый доклад. Что это? Для Хрущева? Для КПСС?
Для страны?
Для меня?
Сколько еще диссертаций об этом напишут и защитят, сколько статей, памфлетов, книг. Исчерпать тему невозможно. Но я и не берусь. Я только выскажу свое мнение по всем этим вопросам и вызову тем самым лавину презрения, негодования, омерзения в собственный адрес.
Хрущев
Я не люблю Хрущева. Почему я должен его любить? Я и говяжью печенку не люблю, надеюсь, что хоть по этому поводу мне разрешено иметь собственное мнение. Правда, печенку я не люблю, в смысле — практически не ем, а Хрущева не люблю, в смысле — ненавижу.
Никита Сергеевич сделал свою карьеру при Сталине, «сталинский жирный голубь», как рассказывали о нем в одном из анекдотов. Значит, трудоспособный, упорный, исполнительный, инициативный, цепкий, решительный, волевой — других Хозяин при себе не держал.
Образование не важно[2]. Не очень важен и ум, его можно заменить цепкостью, хваткой, а у Хрущева это было. Однако я думаю, что Н. С. вполне можно назвать умным. Не только хитрым, в этом ему никто не отказывает, но именно умным. Сметливым.
Ум у него ненаучный, нетеоретический, но для политика это даже плюс. Тут, пожалуй, Ленину минус.
Хуже, что этот ум непрозорливый, недальновидный, но и это не большая беда — если вокруг много профессионалов и эрудитов или сам не на пике власти, а только рядом с ней. А вот реальному главе, вождю прозорливость очень добавляет. Однако самое главное, что ум Никиты Сергеевича, как и у многих практиков, догматичен, запрограммирован, не готов воспринимать новое, и потому сам он в своей политической деятельности не бывает объективен, своей правдой, известной ему до опыта, подменяет этот опыт, собственно правду.
И
Примеров сотни: про кукурузу, про совмещенные санузлы, где ванна в одной крохотной комнатке с туалетом, про кузькину мать, про Андрея Вознесенского, про скульптора Эрнста Неизвестного, есть и другие, не общеизвестные. В газетах как-то писали, как Хрущев учил интеллигентов вести себя при иностранцах. Приводил в пример сознательного рабочего. Ударника и новатора. К нему иностранный корреспондент подкатился с провокационным вопросом: сколько костюмов передовой рабочий может купить на свою месячную зарплату. И тут пролетарий продемонстрировал буржуазному прихвостню полную меру своей классовой бдительности. В пересказе Хрущева он сказал, с презрением глядя на писаку:
— Такой, как на мне, — один, а таких, как на тебе, — два.
О том, какой костюм был на сталеваре, можно судить по сохранившимся историческим фотографиям: Хрущев с Булганиным и Отто Гротеволь с Вальтером Ульбрихтом — взявшись за руки, вчетвером приветствуют восторженную толпу немцев. У руководителей ГДР руки задраны вверх, как по команде «хенде хох», но костюмчики висят вдоль тела, по-европейски, а у наших начальников пиджачки задраны колом, торчат на пузах, их благородные сталеварские лица загораживают. Во-вторых, времена были такие, что за любую иностранную тряпку, особенно если с лейблом… Цены такой не было. Иначе говоря, если бы до обмена дошло, то никак не устоял бы продукт фабрики «Большевичка» перед одной лишь наклейкой на рубашке американца. Но самое главное, что изумило и капиталистических читателей: квалифицированный американский рабочий такой костюм, как у передового пролетария, мог взять за малые деньги на барахолке, а для того чтобы купить действительно неплохой, ему понадобится два-три дня работы, никак не месяц. Так туповатый ответ сталевара по недомыслию вождя стал образцом.
Однако всего этого в совокупности вовсе недостаточно, чтобы Никиту Сергеевича не любить, в том смысле, что ненавидеть. Тем более что это он, именно он сделал то, за что я должен, прямо-таки обязан если не любить его, то крепко уважать. Это он нанес первый, и, как выяснилось, непоправимый, урон социальному монстру, создал щель в том, что до того казалось несокрушимым. Главная функция знаменитого «железного занавеса» состоит именно в недопустимости критики замкнутой монолитной системы. Там, с той стороны «занавеса», злобствуйте, критикуйте нас сколько угодно, мы ваши враждебные голоса не слышали, не слышим и на всякий случай глушим.